Подавлено стояли, окружив этот плащ. Кучка была уж очень мала, от силы в несколько пригоршней. Смотрели на нее, как если бы только теперь начиная понимать, насколько ничтожно их состояние, как немощны они. Как вдруг появилась госпожа Ашлил — в руке большая корзина, лицо голое без украшений и старое, — и все, что было в корзине, высыпала на эту кучу. И золото Ашлил покрыло все их золото. И возликовали.
А Ионат — с мочек ушей красные капли, и четко выделяясь в черном платье перед плоской скалой, — быстро бежала по долине к стоянкам соседних племен. Там тоже взлетели над шатрами крики, и было смятение. Еще не разгорелся день, солнце — посередине неба, а уже пришло несколько раскрасневшихся, возбужденных мужчин взять все, что собралось, в общую кучу, поодаль от стана — в костер, над которым столбом поднимался дым.
То было уже не в их руках. Стояли, выйдя из шатров, позабыв денные труды и заботы, прислушиваясь к большому приготовлению, доносившемуся оттуда. Кое-кто, поразмыслив да пожав, вдруг застыдившись, плечом, двинулся поглядеть воочию на большой костер, в котором плавили целиком все золото, и был запах, и очень много дыму, и великое беспокойство было повсюду в стане, как если бы шло приготовление к какому-то несуразному празднику. Женщины невзначай потирали запястья и щиколотки, с которых исчезли браслеты и кольца, и теперь стали как нагие. И ощущали этакую непривычную легкость — как по весне, когда вдруг неспокойно, — вдыхали дым, оставшиеся без вожака и без Бога. Ждали.
Эшхар заслышал шум сборов издалека и, хромая, поспешил вниз, в нетерпении узнать. В начале русла повстречал раскрасневшегося Авиэля. Полон чувств, тот дружески обнял Эшхара за плечи, как бы заранее увещевая не сердиться: мол, ничего плохого, Эшхар, все хорошо, нынче будет народу праздник, а завтра — наука.
Кровь бросилась Эшхару в лицо. Исполнившись гневом, попытался стряхнуть с себя Авиэлеву руку, но тот обнял еще крепче. Ничего худого, Эшхар, все хорошо. Дух вселился в Ионат, никто против нее не устоял, всех растормошила. А там, у облачного столба, чудо случилось, истинное чудо — поди, погляди: сплавили все золото вместе, и получился вроде как бык, а может, это Кемош моавитянский. Никто к золоту и не прикоснулся, а вышел бык. Ну, разве это не чудо? Ведь нет мудрее, чем чудо — а, Эшхар?
Какое-то время, равны по силе, они стояли неподвижно, напрягши мышцы, пыхтя, с налитыми кровью шеями, со вспухшими на висках жилами, — покуда не удалось Эшхару разжать стиснувшее его кольцо. И тогда он с силою бросил Авиэля наземь и побежал обратно, стараясь не выказывать хромоты, пока не исчез за седловиной горы. Авиэль встал на ноги, поспешил к большому костру и — пропал в толпе.
Густой дым и громкие крики вместе с духом великого беспокойства разлетались по всей пустыне. Эшхар добежал до своего шатра, забрался внутрь и лег, уткнувшись потным лицом в шкуры. Уже ясно было ему: отныне, что бы ни делал в жизни — без них, а они — без него. Изменил однажды своему одиночеству, а больше — нет, никогда. Свежей лепешкой да взыскующей дружбой подкупили, и ведь чуть было не поддался соблазну…
Стонал и скрежетал зубами, извиваясь на своем ложе. А там, вдали, уже плясали и пели. Голоса поющих мужчин и женщин принадлежали тем, кто еще уцелел из колена Цури; весь вечер резали баранов; всю ночь размеренно и гулко бил барабан, клубился дым, и во всей пустыне от этого негде было укрыться. Кучка мальчишек, радостно вопя, промчалась наперегонки. Затем приблизились двое, что отойдя от стана, приискивали себе укромное местечко для любовных утех, каковое и выбрали неподалеку от Эшхара. Их стоны да шепотки издевательски достигали его слуха. А он все корчился, валяясь в своем шатре, и глухо, как щенок, скулил, теперь уже полный сирота.
Но и там, внизу, обернулось веселье воплями. Еще не побледнело небо — а уже разгорелись жестокие драки, и сыны Левиевы со своими ножами — в самой гуще. Еще солнце не появилось — безоружные толпы людей с криками ужаса разбежались по шатрам, а вокруг изваяния остались лежать сотни посеченных ножами. Сказывали потом, Иехошуа-де собственноручно пронзил кинжалом брата Яхина. Бледное солнце взошло и осветило множество мертвых, обглоданные бараньи кости у костра, опрокинутые горшки, увядшие цветы, свисающие с идола, который теперь не походил ни на быка, ни на тельца, а был просто куском, и непонятно было, что нашли в нем похожего на тельца. Стояла надтреснутая тишина. Волоча ноги, в разодранном платье, не прикрывающем тела, с перекошенным ртом, последней дотащилась до крайних шатров Ионат.