— Послушайте, а ваш Петр не того, драться не станет?
Женщина всполошилась.
— Боже упаси, господин адвокат. Что это вы говорите такое? Да он же сущий ангел. Такой руку положит на больное место, и боли как не бывало. Заботливые руки у него, мягкие. Чтоб мой Петр кого ударил? Да он мухи не обидит. А силища у него — ого-го! Вы не поверите, а посмотрели бы, как он работает, полрядка поднимает зараз, хоть и немолодой. Когда он работает в палисаднике перед муниципалитетом, бабы сходятся посмотреть, как на спектакль. Спина у него — загляденье, красивая, сильная.
Так вот почему она хочет сплавить дочь в Канаду, подумал адвокат, хотя, может, сама еще не отдает себе в этом отчета. Тот же инстинкт, который некогда заставил ее пригреть тщедушного еврея, попавшего вместе с ней в глухую туркменскую деревню, сейчас вынуждает ее — надо резать по живому, в доме должна быть одна женщина. А та, незамужняя, пусть уходит. Женская мудрость непостижима, но всегда подскажет, как поступить.
В тот же день адвокату случилось заглянуть в муниципалитет. Он расспросил знакомого и тот рассказал, что они действительно время от времени нанимают работника по имени Петр, который малость того, и из армии Андерса не дезертировал, а был списан по причине безнадежной умственной отсталости.
Вечером у подъезда, внизу, в свете, струящемся из магазина, адвоката ждала дочь женщины. Вероятно, стояла она уже давно. Увидев его, девушка тронулась с места и пошла рядом, будто настроившись провожать.
— Почему вы ждали у дверей и не поднялись? — спросил адвокат. Разговор шел на иврите.
— А чего подниматься?
— А вдруг я сегодня вообще не работал бы?
Она пожала плечами и сказала:
— Я хочу в Канаду.
— Откуда вы знаете, что там вам будет лучше?
— Потому что здесь на мне никто не женится.
Адвокат удивился.
— Почему же?
— А кто? — с горечью бросила она. — Еврей? Христианин? Русский? Араб? Нет, парням нужно, чтобы без изъяна.
Адвокат посмотрел на нее и попытался представить другую картину: та же горечь, та же вялая грудь, но вот ее коснулась радость, она желанна, в ней что-то распрямляется. Тогда приобретают смысл и горечь, накопившаяся в теле, и даже эти жуткие тряпки с базарного развала. Остается лишь суть — молодая крепкая девушка в ярком наряде.
А пока она семенила рядом с ним по тротуару в своих дорогих неухоженных туфлях, шаркая стоптанным каблуком.
— Я не знаю, что мне сказать, кто я такая.
— Ваша мать говорит…
— Мать разное говорит. Говорит, что мой отец — русский солдат.
— Какие же у вас основания не верить? Я думаю, что это правда. Во время войны всякое бывало, и никто не виноват. Он был отправлен на фронт, наверное, погиб. Если бы он не пропал, вы бы жили сейчас с отцом и матерью в деревне под Кременчугом.
— Я по отцу дважды сирота.
— Считая Перельмутера?
— А что ж? Он тоже был, да сплыл.
— Какое вам дело до Перельмутера? Что ваша мать жила с ним в трудные годы войны, только и всего. А отец ваш погиб на войне с немцами. И вы в этом смысле не единственная.
Девушка не слушала.
— Чего же она не вышла замуж?
— За кого — за Степана или за Перельмутера?
— Какая разница? За кого-нибудь. Кому я нужна теперь? Каждый скажет — эта, небось, такая, как мать.
Адвокат хотел было сказать, что она ошибается, что в нашем обществе…, но понял, что все это ни к чему.
— Потому я и хочу в Канаду. Там нет всех этих дел — война, пятое-десятое. Там запросто. Может, там с кем познакомлюсь из парней покультурнее. А то посмотрите на мать — вышла замуж за этого полоумного, который что-то там роет при муниципалитете. И то сказать, какой у нее был выбор?
Адвокат вполне понимал ее влечение к миру, в котором все расставлено по местам. Он и сам любил упорядоченную, текущую медленно, по заранее установленным канонам жизнь, в которой есть предназначение и цель, намеченная свыше. На миг у него мелькнула мысль — а что если удочерить ее и дать ей имя. Но тут же он увидел ее отталкивающее лицо, металлический зуб, пугающее, по-детски настырное желание, чтобы всегда и во всем считались именно с ней. Нет, это ему не по силам. Это случай для социолога или для социального работника, подумал он, может быть, даже стоит поговорить о нем на заседании кружка.
— Может, я смогу работать у вас в конторе? — спросила она вдруг, и по ее тону было заметно, что она сама не очень верит в такую возможность.
— Как? На машинке…
— Я могу научиться.