— Мейделе[30], — обратился Перельмутер к дочери, — расскажи отцу, как ты живешь? Чем занимаешься? Чему научилась? Может, у тебя и ухажер уже есть?
Девушка весьма сухо сообщила, что училась в школе при миссии, работает официанткой в Немецком квартале[31] и хочет уехать в Канаду.
— Какая Канада? Что за Канада? Чего это вдруг? Боже упаси, мейделе, что ты будешь там делать одна-одинешенька, на чужбине? Здесь твоя страна, здесь я — твой отец.
— Слушайте, никакой вы мне не отец, — не выдержав, оборвала его девушка. — Все это сплошная комедия. Ясное дело — адвокат велел, вот и ломают комедию.
Перельмутер разрыдался. Он плакал по всем правилам: заходился, всхлипывал, глотал слезы, мелко дрожал плечами.
— Ну, ну, это уж ты того…, — сказал Петр и, достав платок, стал вытирать ладони. Было видно, что он очень смущен. — Не надо плакать, господин Перельмутер, Бог никого не оставит в беде.
— Прошу вас, ведите себя как следует, — сказал адвокат девушке.
Она пожала плечами.
— Ладно, буду вести, только пусть не говорит, что он мне отец.
— Откуда вы знаете? — жестко спросил адвокат.
— Да вы посмотрите, я ж на него не похожа вовсе.
Все осмотрели ее и его. Какое-либо сходство и правда, даже при большом желании найти было трудно. Да, но ведь она от Степана, а не от Перельмутера, вспомнил адвокат. Перельмутер только удочерил ее, когда она родилась в Туркмении. Перельмутер перестал рыдать.
— Вот ведь как бывает. Эта ведьма прятала ее пятнадцать лет, настраивала против меня все годы, что ж вы хотите, чтобы она теперь говорила. Но это тебе не поможет, слышишь? Я твой отец перед Богом и людьми. Ты родилась летом, в августе, в деревне Ула в Туркменской ССР, а еще ось сломалась в дороге. Ну, что на это скажет твоя мать? А?
Адвокат приступил к поискам компромисса. Он привык заниматься этим у себя в конторе в присутствии спорящих сторон. Он обращался к ним с речью, торжественной и возвышенной, взывал к их чести и человеческому достоинству, ко всему лучшему, что, как он верит, есть в них. Если они и не понимали, то слушали несколько минут молча, будто проникались сознанием того, что в мире все же существует некий высший порядок, и успокаивались.
Он произнес свою речь и на этот раз, в квартале Копель, только здесь его то и дело прерывали: наверху выбивали ковры, внизу мать отчитывала провинившегося сына. В конторе все было куда проще. Адвокат прихлебывал чай и скучал по Иерусалиму.
Когда он окончил речь, они уже не старались уколоть друг друга побольнее, но и до примирения было далеко. Перельмутер, не расстававшийся со своими фотографиями, был похож на мышь, сидящую на куче динаров. Как это ему удалось нащелкать в глухой деревне во время войны столько карточек? Неужто тогда можно было свободно достать такое количество пленки? Или это был один из его гешефтов? Груды снимков, на каждом — то молодая улыбающаяся женщина, то он, то они вдвоем и ребенок. И мать с дочуркой, и он с дочуркой, и все трое. И как водится в семейных альбомах, снимок голого младенца, лежащего на животе, на шкуре вроде тигриной.
— Так ты приезжай проведать отца, — сказал Перельмутер. — Поживи у нас недельку-другую. Поедем в Тель-Авив, сходим в кино. В субботу сядем за стол. Знаешь, как Роза готовит? Пальчики оближешь. Твоя мать тебя не узнает. Щечки будут как яблочки.
— Я еду в Канаду, — метнула в него девушка последнюю фразу и зашагала вниз по ступенькам.
Адвокат и Петр спускались за ней. Перельмутер, стоя в дверях, кричал им вслед:
— Никакой Канады! Никакой Канады! Пока я жив, никакой Канады!
Такси найти не удалось — какому шоферу придет в голову заезжать в квартал Копель. В туфли набился песок. Девушка плакала. Петр хлопал ее по спине, словно она проглотила рыбью кость, и приговаривал:
— Хватит, ну, хватит.
Пришлось ехать автобусом. Всхлипывая и икая, девушка вошла вместе с ними в автобус, поднявший тучи песка, и закрыла лицо платком. Мужчины молчали. Оба понимали, что она в конце концов девочка, совсем еще ребенок. На автостанции адвокат купил ей конфет. Она тут же оживилась, открыла жестянку и принялась за леденцы.
— А Перельмутера я прикончу, — сказала девушка, перестав плакать.
— Не правда, — божилась женщина, — Бог свидетель. Чтоб мне в аду гореть вечным огнем. Не сочетались мы с Перельмутером ни гражданским браком, ни каким другим. Просто жили вместе. — И помолчав, добавила: — Веселый он был, Перельмутер. Не встречала я таких веселых людей. Вот только работать никогда не любил.