От такой памяти у меня всегда дрожат руки. Вот и сейчас. Прячу их в карманах толстовки.
— Оксан, это просто сны.
Скрипит диван. Тонкие ручки обнимают мою шею. И сразу становится теплей.
— Я помню еще кое-что, — шепчу, но она слышит.
— Мм?
— Веревку, которой он связывает меня. Она мокрая и скользкая, как змея.
— Тебе нужно к психиатру, родная. Он поможет разобраться, что к чему… — скажи это кто другой, я бы взорвалась от бешенства. Но это моя Сашка. Девятнадцатилетний человечек, который желает мне только добра. — К счастью у Александры, как в аптеке, есть все.
Она целует меня в макушку и возвращается на диван. В позу лотоса.
— И психиатр? — разворачиваюсь к ней, скептически улыбаясь.
— Свершилось чудо! Госпожа Алтай вернулась из виртуальной жизни!
— Ну, хватит…
— Да, солнце. И психиатр. Он помог многим девчонкам выбраться из ада. А они помогли ему. Это… бартер.
— Бартер?
Делает неприличный жест рукой у открытого рта. Водит языком за щекой.
— Господи… А деньги он не берет?..
— Сестренка, поверь мне, студенты столько не зарабатывают. Посмотри на это с другой стороны — тебе, мне, всем остальным девчонкам несказанно повезло! В нас есть то, что нравится мужчинам. И это открывает перед нами все двери, разве ты не видишь? А с этим психиатром повезло вдвойне — не каждый в его возрасте способен на ТАКИЕ подвиги.
— Я не буду этого делать, Аль…
— Ну и дура. Кроме него тебе никто не поможет! Хочешь загреметь в дурку? Скатертью дорога!
Когда она злится, у нее краснеют щеки. А еще она выставляет свой острый подбородок вперед, словно пику.
Может ли человек стать самым близким всего за пару месяцев? Сашка стала. Я люблю ее, словно младшую сестру. И очень боюсь потерять.
— Скоро зарплата, — пожимаю плечами.
— Как же я могла забыть, что ты работаешь президентом банка!? Теперь ты не возьмешь меня на свою яхту, да?
Ей не смешно. Она бросает слова так, чтобы ранить. Опускаю глаза. Но она не останавливается.
— Разве ты не видишь, в каком мире живешь?! Детство кончилось, Оксан! Научись жить по-взрослому. Вместо того, чтобы вытирать с пола чужую сперму за гроши, лучше бы научилась вытирать ее со своего лица за реальные деньги!
Сжимаю кулаки внутри карманов.
— Я не вытираю сперму! Я мою полы…
— Рассказывай мне! Что там может быть еще в стрип-клубе на полу? Розы?
Каждую ночную смену я вижу тусклый свет огней. Он стучится в заляпанный грязью пол порочного дома, словно в запертую дверь, и я освобождаю его взмахом мокрой тряпки. Он улыбается мне и ускользает в прокуренный зал, насладиться обнаженными телами. Я не виню его, ведь он не знает другого мира. Вся его жизнь в стенах башни.
— Толстуха подняла плату за квартиру, — вспоминаю огненные кудри хозяйки, обвивающие потную шею.
Сашка кивает. Смотрит на меня с грустью. В ее глазах я всегда вижу огонь. Но единственное, на что он способен, выжечь изнутри ее саму. Она верит в то, что выросла. Но ей всего 19, так же, как и мне. И вера в свою силу, все, что у нас есть. Когда-нибудь мы и, правда, станем сильными. Найдем свое место под солнцем. Но не сегодня. Не сейчас.
— Не думай, что она плохая. Ей просто плевать. А плата не такая уж и большая. Просто ты меряешь ее с высоты своих скудных доходов.
Я знаю, что она права. За эту квартиру я буду держаться так крепко, как смогу. В погоне за мечтой придется смириться с лишениями. И я готова.
Я выучусь и вернусь домой. Туда, где оставила сердце. К подножию гор. К стенам пустующей башни. Я разрушу ее, и на горящих обломках построю новый мир. Прекрасный дворец, с садами и балконами. С ночными огнями. То место, в котором каждая принцесса сможет обрести любовь.
Улыбаюсь мечтам.
За окном, в тепле и безветрии, умирает сентябрь. Он кашляет, и кровь, рвущаяся из его горла, красит листву багрянцем.
Думаю о зиме. Не знаю, какая она здесь, среди камней.
Сашка что-то говорит, и я отвлекаюсь. Переспрашиваю.
— Опять в облаках летаешь? Родители, спрашиваю, будут помогать?
— Конечно… — Я никогда не умела обманывать. Вот и сейчас, острая ложь блестит на виду. Стараюсь спрятать ее в ножнах. — Так, как смогут…
— Само собой. Пойду покурю.
Закрывает тему. Всегда одинаково.
— Иди.
Поднимается к свету. Он пронзает ее, словно рентген, и я вижу, какая она худая. Но не хочу думать о страшном. Наверное, даже ангелам иногда мало крыльев, чтобы летать.
Отцовское лицо мелькает в памяти, как разрушенный временем портрет. Он не хотел, чтобы я уезжала. Думал я стану костылем, на который он сможет опереться. Верил в то, что я превращусь в мать, согнувшуюся пополам от бесчисленных рабочих часов. Когда я уезжала, он кричал мне в спину, чтобы я не вздумала возвращаться.
С матерью, из-за него, я так и не простилась. Хочется верить, что она гордится мной. За то, что я воплотила в жизнь ее мечту. Пошла против его воли.
Но иногда, когда смысл жизни вдруг исчезает, и опускаются руки, я думаю о том, что люди часто сами создают себе монстров. И боятся их, подпуская настоящих чудовищ на расстояние вытянутой руки. В такие моменты я понимаю, насколько тонка грань между безумием и любовью.
Но паруса подняты. И ветер гордости гонит мой корабль прочь от родных берегов. В незнакомую бездну океана.
Сашка возвращается и приносит с собой запах табака. Какими бы дорогими не были сигареты, для меня они все пахнут одинаково. Жжеными легкими. Она курит женские «Vogue», непременно с низким содержанием смолы и никотина. И я только бессильно улыбаюсь, когда она задерживается у ларьков, выискивая свою дозировку яда.
— Грустишь?
Пожимаю плечами.
— Может, развеемся? Подцепим парней, сходим в кино, затрахаем их до смерти…Черт!
Красные капли падают на пол.
Все замирает вокруг. Пропадают звуки и мысли. Исчезают желания. Поднимаю беспомощный взгляд к ее бледному лицу. И вижу, как она зажимает нос рукой. Как кровавые струи бегут по ее ладони и обвивают запястье. А потом — падают вниз.
— Аль…
Она срывается с места, и я слышу, как щелкает шпингалет в ванной. Поднимаюсь из-за стола, держась за край. Боюсь упасть.
— Господи…Аль?
Смотрю под ноги. Переступаю кровавые пятна. В ванной шумит вода.
Прислоняюсь к двери щекой.
Сколько еще я буду верить в сказки?
Закрываю глаза.
Сколько еще несчастий должно случиться, чтобы я повзрослела?
Я не хочу больше быть ребенком!
— Аль? Ты как?
— Все хорошо, мама.
Улыбаюсь. Но внутри все дрожит от страха.
— Точно?
— Да.
Я верю ей. И ненавижу себя за это. Сказки умерли… Кто дал мне право воскрешать мертвецов?!
Что будет дальше, если даже начало такое мрачное?
Во взрослом мире вопросы часто остаются без ответов. Но это означает лишь то, что мы сами не готовы их принять.
Краны в ванной продолжают шуметь. А я стою у двери, не в силах уйти. Слушаю, как гудят в стенах ржавые трубы.
Чем я могу помочь? И на что, действительно, способна?
Любые слова сгорают во мне быстрее, чем я успеваю их сказать. Каждый шаг грозит пропастью, разинувшей черную пасть под моими ногами.
Выбора нет. Сколько бы ни стоило взросление, я знаю, что не готова смотреть на то, как умирают ангелы.
Возвращаюсь за стол, к ноутбуку. Мысли стекают к кончикам пальцев. Капают на клавиши.
Алтарь взросления стоит там, куда добраться сможет только ребенок. За каменным проходом, внутри странной пирамиды, затерянной в тропических лесах. Все стены там исписаны именами и датами. И под каждой надписью, горит нестерпимым светом рисунок, сделанный детской рукой. Всех, кто приходил сюда расставаться с детством, алтарь заставлял обнажать взрослые желания. Показывать наготу тех причин, по которым детство должно закончиться.
Каменный алтарь жаждет крови. Требует жертв. И дети несут ему то, чего он желает. И никогда не возвращаются назад…