Возможность для этого дают надписи. Фукидид несколько раз упоминает, что пользовался документами. И вот два из упомянутых им документов сохранились вырезанными на камне. Один из них — договор, который афиняне заключили с некоторыми пелопонесскими городами, другой — список афинских воинов, павших на протяжении одного года на Кипре, в Египте, в Финикии и других местах. Сравнение рассказа Фукидида с текстом надписей блестящим образом подтвердило достоверность сообщений греческого историка: оказалось, что лишь изредка Фукидид пропускал несущественные слова или заменял одни выражения другими, весьма близкими.
Итак, свидетельства монет и надписей могут подтвердить достоверность известий летописцев. Монеты и надписи — прекрасные и честные свидетели. И все-таки монеты и надписи подтверждают достоверность отдельных фактов, рассказанных летописцами. Но достоверность при изложении отдельных фактов не означает, что мы должны доверять каждому слову этого летописца.
Вернемся еще раз к Фукидиду. Да, он точно изложил содержание договора афинян с пелопонесскими городами. Да, видимо, он точно изложил и многие другие события Пелопоннесской войны. Он сумел даже остаться добросовестным и спокойным при изложении битвы при Амфиполе, где он сам командовал и где его войска потерпели поражение; за эту неудачу при Амфиполе Фукидид был изгнан из Афин. Но вот Фукидид рисует образ своего политического противника Клеона, вождя афинской бедноты, — и сразу улетучивается и спокойствие, и добросовестность. Клеон в изображении Фукидида — наглейший из граждан, грубый и коварный политик, бездарный полководец; если Клеон одерживает победу, то это, полагает Фукидид, только случайная удача.
Часто бывает так, что об одном и том же событии рассказывают два или несколько летописцев. В начале этой главы я приводил рассказы Никиты Хониата и Гунтера Пэрисского о падении Константинополя, захваченного крестоносцами 13 апреля 1204 года. Помимо Никиты Хониата и Гунтера Пэрисского, об этом большом событии писали и другие авторы. Конечно, если собрать все эти сведения и сопоставить их, можно будет получить гораздо более полную и достоверную картину завоевания византийской столицы, нежели если пользоваться сочинением одного только Никиты Хониата или одного Гунтера Пэрисского. Ведь один из писателей подметил одно, а другой — другое, ибо один был в осажденном городе, а другой — в лагере осаждавших.
При этом, конечно, если два писателя рассказывают одно и то же, у нас есть больше оснований доверять им — особенно если эти писатели принадлежат к разным лагерям, к разным политическим группировкам.
Но тут-то как раз и надо быть очень осторожным. Слишком большое сходство в известиях древних и средневековых летописцев чревато серьезными опасностями.
В прошлом столетии было издано несколько византийских хроник, рассказывающих об истории IX и начала X века. Автор одной хроники назывался Симеон Логофет, другой — Продолжатель Георгия Монаха, третьей — Лев Грамматик, четвертой — Феодосий Мелитинский. Все они рассказывали примерно одно и то же, в одном и том же порядке и часто одними и теми же словами. Исследователи радовались: смотрите, как хорошо подтверждают друг друга византийские летописцы! Наверняка их рассказы можно считать достоверными.
Но почему же так получилось, что несколько византийских хронистов написали об одних событиях одно и то же? Как могло случиться, что их впечатления об одном и том же вылились в одни и те же фразы?
В средние века не существовало нашего понятия об авторстве. Средневековый писец нередко брал чужую летопись, переписывал ее, где сократив, где дополнив, прибавлял к ней другую чужую летопись, дописывал в конце несколько десятков страниц от себя — и получалось новое произведение. Иногда этот писец ставил свое имя на новой хронике, а иногда пускал ее в свет безымянной. Так появилось на свет множество летописей, очень похожих друг на друга, повторяющих во многом друг друга. Но это сходство возникло совсем не потому, что несколько внимательных и точных наблюдателей независимо друг от друга описали одни и те же события, а потому, что несколько писцов, не обладавших ни знаниями, ни фантазией, добросовестно переписали какую-то одну старую летопись.
Значит, часто два летописных рассказа — вовсе не два рассказа, а только один рассказ, два раза переписанный.