На бал я явился еще рано. Студентки робко слонялись у стен, поглядывая на дверь, не появились ли их знакомые или поклонники. В дверях я увидел худощавую фигуру Гербачяускаса в длиннополом сюртуке. Вытянув шею, он шагал на тонких ногах. Подойдя ко мне и взяв меня под руку, он сказал:
— Вот так, так… Пойдем посмотрим на женщин…
Мы кружили с ним по залу. Показав взглядом на какую-то студентку, которая разговаривала с корпорантом, нацепившим на грудь цветную ленту, Гербачяускас заявил:
— Да, да, это вампир… Вампир… У мужчин кровь пьет…
— Кто кровь пьет? — удивился я.
— Эта женщина, вглядитесь, вампир…
— Это студентка с нашего факультета… Она ничего не смыслит в таких вещах… — не согласился я.
— Нет, нет, я вам говорю, это вампир… Если еще не пила, то будет пить… Поверьте… Поверьте… Мне лучше знать! А там, у окна, видите, корова… Да, корова.
— Почему корова? Довольно элегантная девушка.
— Нет, нет, вы ничего не смыслите — корова!
В зале становилось многолюдней. Робкие первокурсники и нахальные корпоранты — неолитуаны, атейтининки и прочие, девушки не только из университета, но и посторонние посетительницы балов. Оркестра еще не было. Какая-то студентка на сцене играла на рояле фокстрот, и первые пары уже кружились на паркете.
— Скажите, профессор, что нового написали? — спросил я У Гербачяускаса.
— Да, да, — охотно откликнулся Гербачяускас. — Сейчас я вам скажу. Да, я написал трагедию, ужасную трагедию…
— Мы увидим ее в нашем театре?
— Что вы говорите? В нашем театре? Боятся… Я им показывал, а они боятся… Все могут сойти с ума, понимаете? И варшавским театрам предлагал… Тоже боятся, понимаете?
— Интересно, почему?
— Да, да, сейчас я вам скажу… Открывается сцена. Танцует скелет, обняв бабочку, и говорят друг другу: «Любовник мой, любовница моя… Любимый мой, любимая моя…» Это ужасная трагедия, понимаете? Ведь можно сойти с ума…
— Послушайте, но это ведь очень смешно… Не понимаю, почему трагедия? Скорее уж фарс…
Гербачяускас вдруг изменился… Он выпустил мою руку, отступил от меня на шаг, его лицо покраснело.
— Вы — хам… Да, да, вы — хам…
— Не понимаю… — пробормотал я, ошеломленный столь неожиданной и резкой реакцией собеседника. Гербачяускас выбежал в дверь, а я, разинув рот, остался стоять в зале, думая, что же я такого сказал. В самом разгаре бала я спустился в подвал, где за столом правление общества гуманитариев угощало профессоров. Я подсел к Гербачяускасу, желая извиниться, но он демонстративно отвернулся от меня. Этого мистика и мага до глубины души оскорбило мое невежество.
В буфете уже хлопали пробки и дымили сигареты. За одним из столиков затянули народную песню, за другим пели модную «Zwei roteLippen und em roter Tarragona».[63] Перед большим бокалом пива сидел крохотный, веснушчатый, рыжий поэт Йонас Коссу-Александравичюс.
— Поэтов прошу на сцену, — ворвался в буфет член правления гуманитариев. — Начинаем программу!
— Еще не все пришли! — откликнулся кто-то.
— Нет, нет, нет, все равно надо начинать…
И распорядитель, собрав нас, ведет за кулисы. Там уже стоят Скабейка, Райла, Инчюра… Коссу-Александравичюс отказывается выступать. Райла читает что-то о горькой доле, о Ниагаре, что бушует в груди, о любовных страданиях и жизни, похожей на ад. Потом Инчюра патетически декламирует что-то о бесплотной любви, и Райла, уже стоя за кулисами, морщится:
— Фе, прогнившая романтика!.. Когда же она кончится?
Наше чтение прерывают сольные номера — поют приглашенные оперные солисты, правда, второстепенные. После их пения никто уже не хочет слушать наших стихов. Не дожидаясь конца, мы уходим в буфет, где правление общества гуманитариев угощает нас пивом.
О, здесь уже и Пятрас Цвирка… И Бронгос Пундзюс…[64] Этот молодой скульптор славится невероятной силой. Недавно он поспорил с певцом Йонасом Бутенасом и оторвал у него рукав совершенно нового фрака. Хотя фрак сшил сам знаменитый портной Римша нитками высшего качества, даже они не выдержали. Цвирка что-то весело рассказывает, студенты смеются. Двое пьяных верзил из-за соседнего столика начинают пускать остроты в наш с Цвиркой адрес — мол, мы не столько поэты, сколько большевички, которым место не здесь; мол, мы слишком много воображаем, а на самом деле мы — такие, сякие… Шут знает, чего они от нас хотят.
— Погоди, — подмигивает нам Пундзюс. — Я им покажу, этим шпикам…
— Я тоже думаю, что это охранники… Хотят спровоцировать, понимаешь? — горячится Цвирка.