Правда, не все пользовались возможностью поиздеваться над бедным «египтянином». Когда носильщик отказался тащить дальше сильно отощавший мешок, в котором лежали скудные остатки достояния путешественника, какой-то купец погрузил мешок на одного из своих ослов. Кайе с глубокой благодарностью вспоминает этого человека: ведь трудно сказать, что бы сталось с ним, не прояви купец сострадания; даже небольшой груз он был не в силах нести. Читая сейчас сухие, даже скучноватые, записи Кайе — что правда, то правда: он не был талантливым литератором, этот человек, получивший лишь начатки образования, — порой трудно представить себе, какая невероятная сила воли удерживала его на ногах!
Так прошли два месяца. 10 марта он снова увидел веред собой большую реку, на этот раз — Бани, самый крупный приток Верхнего Нигера. А на следующий лень караван вступил в Дженне, где до Кайе из европейских путешественников удалось побывать только Парку.
Здесь Кайе оказался у южной оконечности древнего торгового пути от берегов Средиземноморья. Благоустройство города, богатство его рынков произвели на путешественника сильное впечатление. И не только это — в Дженне Кайе лишний раз убедился, насколько правильна была мысль отправиться в глубь Африки под видом мусульманина. Уже знакомый нам шейх Ахмаду, правитель Масины, категорически запретил доступ в Дженне немусульманам; в тех случаях, когда в город прибывал купец-бамбара, стража у ворот заставляла его произнести мусульманский символ веры: «Нет божества, кроме Аллаха, и Мухаммед — пророк его!» После этого он в глазах фульбской администрации города становился мусульманином и мог спокойно заниматься своими делами. Таким образом, не страдали ни религия, ни коммерция.
Дженне находился на территории, подвергшейся довольно сильному влиянию мусульманской культуры. Для Кайе в этом заключалось известное преимущество, но здесь же таилась и опасность: он не на шутку боялся, что его познаний в арабском языке и в мусульманском богословии, приобретенных в лагере бракна, окажется недостаточно, чтобы убедить многочисленных в этом городе арабов в своем мусульманском происхождении. Он предпочел бы остаться незамеченным и потихоньку выбраться из города. Но не тут-то было: весть о молодом египтянине, возвращающемся на родину in европейского плена, достигла Дженне раньше его самого. Да и проводник, конечно, не удержался бы от того, чтобы не похвалиться диковинным знакомством. Приходилось рассчитывать только на себя, на свою находчивость, на свои знания.
Но все обошлось благополучно. Правда, не удалось избежать вежливого, но очень тщательного допроса и виде разговора о воспоминаниях детства и юности. Однако после того как эта рискованная беседа окончилась, путешественника представили правителю городи уже как подлинного египтянина Абдаллаха. И правитель проявил по отношению к пришельцу любезность, которая, пожалуй, во многом предопределила благополучный исход дерзкого предприятия Кайе. Он поселил путешественника в доме богатого и знатного купца ал Хаджи Мухаммеда.
Ал-Хаджи Мухаммед не только оказался гостеприимным хозяином, в гостях у которого Кайе смог хотя бы немного отдохнуть с дороги, но и выказал самую благожелательную заинтересованность в успехе дальнейшего путешествия молодого египтянина. Он обсудил с ним все возможные пути в Египет, и в конце концов собеседники остановились на маршруте Томбукту — Ара-ван— Гадамес. Больше того, хозяин позаботился и о том, чтобы Кайе взяли на судно, которое через несколько дней должно было отправиться вниз по Нигеру, до Томбукту. Кстати, только после разговоров с ал-Хаджи Мухаммедом мнимому Абдаллаху стало ясно, что теперь Томбукту уже в пределах прямой досягаемости, ведь в Европе в те годы никто не знал более или менее точно, где находится этот легендарный город. Но любезность ал-Хаджи Мухаммеда не ограничилась этим. Он предложил своему гостю заняться его денежными делами; Кайе уступил ему за тридцать тысяч каури остатки своих товаров, и купец на эти деньги купил для него самый ходовой в Томбукту товар — ткани, изготовленные из местного хлопка. Благодаря вниманию своего хозяина путешественник отправился из Дженне чуть ли не лучше снаряженным, чем с побережья. Он постарался не остаться в долгу и подарил купцу свой зонтик — предмет восхищенного удивления всех тех, с кем ему до сих пор приходилось встречаться на африканских дорогах. Да и было за что: пребывание в Дженне стало едва ли не самым приятным эпизодом его долгого и, как мы не раз уже видели, очень и очень нелегкого путешествия в Томбукту.
Пироги на Бенуэ
И вот 23 марта 1828 года пирога, на которую погрузился Абдаллах-Кайе, отплыла из Дженне и двинулась по бесчисленным рукавам и протокам к главному руслу Нигера. Путь был долгий, и в течение этого месяца «египтянину» пришлось вновь сполна испытать привычные «удовольствия». Если хозяева относились к нему хорошо, то их слуги — матросы суденышка, на концом плыл Кайе, — вовсе не считали себя обязанными относиться к нему точно так же. Пассажир в их глазах был существом настолько не заслуживавшим внимания, но даже постоянного места на пироге у него не было. Каждый вечер Рене приходилось отыскивать хоть какую-нибудь щель между тюками груза, где можно было бы лечь. Снова он был постоянно голоден: матросы не слишком заботились о его питании. Вдобавок, хотя проезд уже был оплачен ал-Хаджи Мухаммедом в Дженне, с путешественника потребовали несколько тысяч каури (считалось, правда, что шкипер просит их в долг) После долгого торга сошлись на тысяче, вымогательство прекратилось, но к Кайе относиться лучше не стали. И совершенно невозможно было предсказать, сколько времени продлится это мучительное плавание: как и все его предшественники, Кайе должен был убедиться, что время здесь, в глубине Африки, не имеет никакой цены. Но мечты о сказочном городе, к которому путешественник, хоть и медленно, но все же приближался, в какой-то степени сглаживали неприятные ощущения от поездки.
Иногда, правда, однообразие прерывалось каким нибудь неожиданным происшествием. Например, когда однажды вечером судовая команда предавалась веселью на берегу, танцы и пение неожиданно были про рваны появлением воинов шейха Ахмаду. Матросам бамбара, не имевшим никакого отношения к исламу, и в голову не приходило, что сейчас — рамадан, месяц поста, и что своими танцами они нарушают нормы приличий, установленные в фульбском государстве. Но возмущенные фульбе исходили из в общем-то совершенно правильной посылки, что незнание закона не освобождает от наказания за его нарушение, и потребовали с команды солидный штраф: пять тысяч каури. В конечном счете после долгих переговоров фульбе поняли, что матросам взять такие деньги неоткуда, и милостиво согласились заменить штраф пятью палочными ударами каждому из участников веселья, а шкипер поручился, что наказание будет выполнено со всей строгостью. После этого команду оставили в покое.
Понятно, что к благочестивому египтянину у фульбе не было никаких претензий, так что он мог наблюдать эту забавную сценку со стороны. Хуже бывало в тех случаях, когда судно становилось предметом внимания туарегов. Теперь плыли мимо областей, где они были фактическими хозяевами, и то там, то тут на песчаном берегу вырастали фигуры всадников с завешенными лицами, на великолепных скаковых верблюдах. Туареги внимательно следили за тем, что делается на реке, не упуская случая поживиться за счет проплывающих мимо торговых судов. И если днем, пока пирога двигалась по середине русла Нигера, они не представляли особенной опасности («гордые сыны пустыни» не очень-то любили воду), то вечером, во время стоянок, дело обстояло уже иначе. Тут никто не мог воспрепятствовать туарегам явиться на борт причалившего к берегу судна и потребовать плату за безопасный проезд мимо их владений, то есть попросту забрать то, что им понравится. Во время таких визитов Кайе приходилось срочно искать укромное местечко между тюками и сидеть там не дыша, пока не уйдут непрошеные гости. Если бы его обнаружили, путешественника ждали бы крупные неприятности: туареги были глубоко убеждены, что всякий араб — богач, и обобрали бы мнимого Абдаллаха до нитки. А уж тогда бы у него не осталось ни малейшей надежды на возвращение в Европу.