Другой солидный человек, с которым мы имели постоянный контакт, почтенный московский протоиерей отец Всеволод Димитриевич Шпилер. Человек сложной и своеобразной биографии. О нем интересно рассказать подробнее.
Выходец из старой московской интеллигенции, родной брат известной русской певицы, он проделал в свое время весь путь эмигранта. Кадетский корпус. Крым. Эвакуация. Он бросил якорь на Балканах, в Болгарии. Затем увлечение богословием. Он оканчивает теологический факультет Софийского университета в Болгарии, затем едет в Европу, учится у крупнейших богословов мира. Затем женится на одной из самых знатных девушек русской эмиграции, на светлейшей княжне Радзивил, фрейлине обеих русских императриц, и, к всеобщему изумлению, принимает сан священника. Он был священником в Болгарии, примыкал к Русской зарубежной церкви, был близок к Митрополиту Антонию Храповицкому.
Но вот наступает война. Живя в Болгарии, он занимает патриотическую позицию, что очень близко подходит к дружеским чувствам по отношению к русскому народу болгарского духовенства. Он был близок к болгарскому экзарху Стефану, а будущий болгарский экзарх Кирилл был его товарищем по теологическому факультету.
Вскоре после окончания войны он возвращается в Россию. Одно время он был инспектором Московской Духовной Академии, а затем он становится настоятелем одного из самых посещаемых московских храмов — церкви Николы-в-Кузнецах, на Новокузнецкой улице (недалеко от Павелецкого вокзала).
Отец Всеволод является одним из зачинателей экуменического движения во всемирном масштабе. Поэтому первое время он присутствует в качестве гостя на всех международных религиозных форумах. Однако с Митрополитом Никодимом он не сработался. Как человек независимый, превосходящий во много раз Никодима по знаниям как в области богословия, так и в общей культуре, отец Шпилер позволял себе иметь собственное мнение и не соглашаться по ряду вопросов с Никодимом (а Никодиму, разумеется, это, ах, как не нравилось! — впрочем, только ли Никодиму?). На этой почве начали происходить инциденты. И дело окончилось грандиозным скандалом, когда Никодим (в присутствии отца Виталия Борового) повысил голос в разговоре с отцом Всеволодом.
Тот сказал: «Кричите здесь с Боровым, а мне здесь делать нечего». И вышел, хлопнув дверью. После этого отец Всеволод был отстранен от работы в Отделе. Однако многие иностранцы, знавшие его еще во времена его пребывания в эмиграции, бывая в Москве, всегда к нему заходили.
Поэтому он мог позволить себе относительно независимую позицию. Отец Всеволод охотно поддерживал контакт с пишущим эти строки и с другими представителями церковной интеллигенции.
В этом кружке церковной интеллигенции, где я был постоянным гостем, я, однако, все-таки, как везде и всюду, ощущался как некое инородное тело. Меня любил и был моим безоговорочным другом отец Димитрий Дудко. Глеб был моим другом поневоле, так как я вскоре стал его дядюшкой и был близким другом его мамы и его другой тетки. Старые приятельские отношения меня связывали с отцом Александром Менем и с Владимиром Рожковым. Однако остальные относились ко мне по-приятельски, но холодно. Близко я ни с кем не сходился. Причин было много: и мои модернистские симпатии, и мой социализм (Феликс и Эшлиман прямо называли меня эсером и в этом не ошибались), и мой характер.
Однако в это время у меня в Ново-Кузьминках (в «Ново-Левитинках») формируется и мой собственный кружок. В него входили в основном московские и питерские бурсаки (ученики Семинарий и студенты Академий). В это время у меня завязывается среди них широкий круг знакомств. Началось с того, что я стал многим помогать в учебе, в писании диссертаций. Потом пробудилось во мне чувство учителя, привыкшего всю жизнь (с самых юных лет) возиться с ребятами, учить их, опекать. Сейчас я опять увидел перед собой учеников — простых крестьянских (большей частью) и рабочих ребят; изредка появлялись среди них поповичи (сыновья сельских священников). Все они пришли в Семинарию по глубокой вере, преодолевая противодействие школы, комсомола, всей окружающей среды. Они пришли в Семинарию с жаждой знания, с жаждой хлеба жизни. И получили камень.
В моей статье «Больная церковь», написанной в эти годы, я подробно излагаю свои впечатления от Духовной Академии.
Учеба в те времена в духовной семинарии и Академии находилась на самом низком уровне: это была какая-то причудливая смесь старой бурсы и совпартшколы. Прежде всего о бурсе.