- А мне кажется, - Лилия вдруг прервала воцарившуюся паузу, - что смысл жизни появляется только тогда, когда мы сами этого захотим. Мы сами придаем нашей жизни смысл.
- Может быть. Но тогда, смерть тоже может быть смыслом жизни?
- Да, и смерть в том числе. А если она и не смысл жизни, то главная её героиня.
- Да-а, - протянул я, - Смерть... Политик, добивающийся карьерных высот, ученый, мечтающий о великих открытиях, писатель, надеющийся на вдохновение, с помощью которого он напишет свой magnum opus, или актер, всегда мечтающий о Гамлете - все они идут к какой-то цели, одни быстрее, другие медленнее, стремятся к чему-то, как они считают, великому, грандиозному. Но к чему все они придут. Что будет итогом всех их исканий? Смерть. Она оборвет все, вихрем пройдет по их судьбам, одним ударом раз и навсегда покончит с их жизнями. А их труд - канет в Лету, или в лучшем случае будет памятен их детьми и внуками. Политик так и останется мелким чиновником, ученый так и не дождется озарения, писатель не допишет нескольких слов, а актер получит в лучшем случае роль первого могильщика. Смерть всегда скажет свое решительное и безоговорочное слово. Так к чему строить планы мирового господства, если ты не уверен в завтрашнем дне? Не заявится ли завтра в гости ухмыляющаяся смерть?! А у неё, кстати, довольно отвратительный нрав.
Я замолчал, чтобы немного передохнуть после такого долгого монолога.
Лилия погрустнела.
Может мне стоит рассказать ей все, что на душе, что, так сказать, наболело. Но я не смогу это высказать, да и не хочу - после этой слабости мне станет невыносимо противно за самого себя.
Женщина может просто любить, полностью отдав себя чувствам. А мы? Мы должны любить разумом. Мы должны приручить свои чувства, даже если они как бешеная собака, хотят покусать своего хозяина. Мужской разум должен задавать вопрос чувствам: «А принесёт ли эта любовь счастье?».
К тому же мы мужчины боимся показаться сентиментальными. Видимо виной тому два тысячелетия, когда всех нас воспитывали как воинов или святых. И до сих пор в нас видят только солдат, а для солдат не существует ни красивых слов, кроме слова «Родина», ни чувств, за исключением патриотизма. А святые видят только позолоту на куполах и то, что написано в их священных книгах, а в них точно не предусмотрена наша с Лилией любовь. А подхожу к ней, намереваясь всё высказать, но когда вижу её, слова пропадают, я становлюсь немым и безоружным, и я молчу. И она молчит. А что тут скажешь?!
11
- Скажи мне, ты счастлив? - спросила Лилия тихо, но решительно, словно надеялась, что я смогу ей всё объяснить.
- Счастлив... - промычал я, - Счастлив...
А можно ли быть счастливым? Можно ли обрести это смутное счастье, чтобы с твердостью в голосе и ясностью в уме воскликнуть: «Да, я счастлив».
- А ты можешь сказать, что такое счастье? - спросил я её, заранее зная, что не получу ответа.
- Да, могу. Я знаю, что счастье - это когда нет чувства обремененности, когда ты уверена в том, что тебя ждут, когда ты знаешь, что слова, которые ты произносишь, будут поняты так, как они должны быть поняты, а не переосмыслены и переиначены. Счастье - это когда жизнь распевает баллады, а смерть, охрипшая, сидит за кулисами и с ненавистью слушает оды радости. Счастье - это когда, ты ощущаешь в себе лёгкость и желание броситься на штыки, но со смехом и даже каким-то ребячеством, ведь ты знаешь, что ты нужна.
Она говорила с такой уверенностью, что я даже не узнал её. Она говорила, словно точно знала что, то, что она говорит - есть неоспоримый факт, неопровержимая правда и слова её - есть святая чистая истина.
- То есть, ты хочешь сказать, что счастье - это любовь? - спросил я её.
- Да, я думаю, это любовь.
- Хм... Любовь... - произнес я по слогам.
Я ухмыльнулся:
- А что собственно такое любовь?
Она посмотрела на меня удивленно:
- Разве ты не чувствуешь её в себе? Не чувствуешь её ко мне?
Я задумался. А что я, собственно, чувствую? Жар пустыни, временами холод зимы, иногда пустоту далекого неба. Я ощущаю то вдохновенное и высокое самопожертвование, то какой-то отблеск эгоизма, закрадывающийся исподтишка, то блеклое осознание своей беспомощности, то уходящее вверх себялюбие. Я уже не знаю, что я чувствую, что там, в глубине меня, воет волком на полную луну, лежащую рядом со мной. Кто же она? Рука, протянутая как единственное в моем случае спасение, губы говорящие откровение, глаза, манящие за собой, или мимолетный светлый луч в моем окне, вздох на стекле, обжигающие слёзы, которые не должны литься. Я рвусь, я мысленно заламываю руки, пытаясь разрешить дилемму. А потом понимаю: она всего лишь любовь. Всего лишь?!