6
- Расскажи о себе, - прошептала Лилия.
Мы лежали на расправленном диване в полной темноте. Она положила голову мне на грудь, и я перебирал пальцами пряди её белокурых волос.
- Что рассказать? Я - животное, которое по будням ходит на двух ногах, а по выходным, пьяное, - на четырёх.
- Я серьёзно!
А что я могу сказать ей? Я всего лишь песчинка в пустыне, камень на обочине, капля в реке. Всего лишь Человек. И никто обо мне не будет помнить. И даже Лилия в скором времени забудет моё имя. Впрочем, имя она может, и будет помнить. Только имя. Но на что мне оно?!
- Я же тебе рассказывал... Когда-то я был женат, потом развелся. Пил: большая часть заработанных мною денег уходила на алкоголь, который гвоздями поддерживал во мне жизнь. Впрочем, я и сейчас употребляю и более того - потихоньку спиваюсь, Сплин, по-видимому, одерживает вверх над моим разумом, а когда он подогрет алкоголем, то становится в разы сильнее, а в часы вечерней тоски кажется непобедимым.
- Почему же ты не завяжешь?
- Завязать - значит вновь вернуться в реальность, а когда эта реальность предстает передо мной во всем своём «великолепии», то я тут же тяну руку к бутылке. К тому же, мне необходим пассивный суицид, чтобы жить, не желая активного.
- Ты очень странный.
- Скорее специфический. Впрочем, я ведь не пью, я просто ищу счастье, - сказал я, растягивая слова.
- Но счастья не найдешь в вине.
- Ни в вине, ни на дне граненого стакана, - добавил я.
- Так зачем же искать то, чего нет?
- Для того чтобы вовсе не вспоминать о существовании того, что так усердно ищешь. А если серьезно, зачем еще пить как не для того, чтобы заглушить голоса разума? Мы помолчали минут пять, я хотел дать Лилии время переварить информацию.
Наконец я продолжил:
- Что я еще могу про себя сказать. У меня нет прошлого. Я иду, сжигая мосты, чтобы не возвращаться обратно.
- Ты что боишься своего прошлого?
- Нет, я не боюсь его. Разве можно бояться того, что нет?!
- Почему же его нет?
- Потому, что я сам этого хотел. Или так получилось. Я уже не помню. Единственный момент, когда я чувствовал время, когда я разделял его на прошлое, настоящее и будущее - это была та недолгая семейная жизнь, ну и, наверное, беззаботные годы юности, которых я уже почти не помню.
Я чувствовал, что она не понимает. Я этому не удивлялся. Невозможно полностью понять сущность другого человека. Этому никогда не научат ни философские книги, ни энциклопедии по психологии, ни десятилетия исследований функций головного мозга.
- А с твоим будущим? Ты хочешь от него отказаться? - спросил я, неожиданно, так что она вздрогнула.
- Я не понимаю тебя.
- Зачем ты связалась со мной?
- Не знаю. Мне показалось, что в тебе есть что-то близкое, что-то общее, объединяющее наши с тобой судьбы.
- Может быть, тебе действительно показалось...
- Я думаю, что нет.
По моему лицу скользнула улыбка, но Лилия её не заметила. Я вздохнул, собираясь подвести под нашей «учёной» беседой жирную черту:
- Как бы там ни было, но поезд едет дальше. И будет ехать, пока в один прекрасный день не сойдет с рельс. И только тогда можно будет воскликнуть: «Finita la comedia!».
- Но ведь всегда можно сменить направление.
- Если бы так, - сказал я, чуть улыбнувшись, - Но, увы! Направление можно сменить только на вокзале, пересев в другой локомотив. Вот здесь и приходится решать вечный вопрос: «На какой?». Поезда не подписаны, а если и подписаны, то надписи неразличимы для человеческого глаза. И поэтому приходится надеяться только на случай и на удачу. Ведь не знаешь, какой из них ведет к славе, какой к счастью, а какой в никуда.
- И в каком из них едешь ты? - спросила она тихо.
Я засмеялся:
- Предпочитаю сидеть на вокзале, никуда не еду, и ничего не жду. Зато с интересом и иронией наблюдаю за другими пассажирами входящими и выходящим на моей станции.
Она поцеловала меня.
- Ты любишь пофилософствовать.
- Да. Философия - это ипостась тех, кто не умеет жить.
- Я иногда тоже: сижу в автобусе, прижимаюсь головой к оконному стеклу, смотрю в него, и мне начинают лезть в голову разные мысли. Вот недавно ехала и задумалась о смерти. - О смерти! - я удивился, - Ну и что ты могла надумать об этом столь далеком от тебя «слове»? - Всего лишь одно: умереть нужно вовремя. Раньше того момента, когда жизнь становится утомительна.
Я ненадолго задумался:
- Но чтобы умереть во время нужно сначала родиться во время. А те лишние, те презираемые многими, те или слишком старые или слишком молодые духом, те, для кого вселенная прихожая или туалет, они разве могут что-то говорить о мире, если их появление на свет было следствием несвоевременной ошибки? И если они несвоевременная ошибка, то, как же им жить?