В немецкой философии, и как раз во времена формирования основ фонологии, появился замечательный труд Э. Кассирера[145]. Здесь давалась максимальная для тех времен разработка теории функции. В противоположность понятию субстанции, т.е. в противоположность глобальной и бесформенной опытной данности, Э. Кассирер выдвигал функцию как систему единораздельных отношений, которая не была просто общим понятием вещи, но была ее смысловым рисунком, к тому же активно оформляющим и всякое наше познавание вещей. Эта философия Э. Кассирера явилась глубоко продуманной системой, которую невозможно обвинять в каких-нибудь нелепостях, обычно возводимых против упора на теорию чистых общностей. Эти функции Кассирера неотрывно связаны с действительностью, обобщением которой они являются, и в состав которой они необходимым образом входят, как равно они неотрывно связаны и с отдельными вещами, на которых осуществляется их смысловая заряженность и которые без этого оставались бы просто непознаваемым бытием, т.е. чем-то бессмысленным[146].
Мышление, по словам Э. Кассирера, возможно только как переход от одного момента к другому, т.е. только как различие. Но оно возможно еще и потому, что все различаемые им моменты также и тождественны. Но при этом такое самотождественное различие мышления не остается замкнутым в себе, а проявляется как функция при познавании вещей и их мышлении. Функция эта также различествует в своих отдельных моментах, но всегда тоже является неделимым и самотождественным целым. Поэтому функция есть смысловое становление различно-тождественного мышления, будучи его проявлением вовне, и будучи адекватным осмыслением всякой объективной предметности. Э. Кассирер пишет:
«Тождество, к которому все больше и больше приближается мышление, есть не тождество последних субстанциальных вещей, а тождество функциональных порядков и координаций. Но последние не исключают момента различия и изменения, а лишь в них и с ними приобретают определенность. Многообразие, как таковое, не уничтожается, а ставится лишь многообразие другого измерения: математическое многообразие заменяет в научном объяснении чувственное многообразие. Мысль, следовательно, требует не угашения вообще множества и изменчивости, а овладения ими посредством математической непрерывности законов и форм рядов. Но для установления этой непрерывности мышление нуждается в точке зрения различия не менее, чем в точке зрения тождества, и первая точка зрения, следовательно, также не навязана ему извне, а имеет свое основание в самом характере и самой задаче научного „разума“»[147].
Функция потому является оформлением объективной действительности, что никакой другой объективной действительности, кроме как функционально оформленной, просто не существует; или, точнее сказать, такая функциональная действительность вполне существует, но, если ее обязательно брать в отрыве от ее функций, она окажется только субстанцией, т.е. чем-то непознаваемым, бессмысленным и потому протестующим против своего же собственного изолированного существования.
Во всей фонемной литературе нет ни намека на имя Э. Кассирера. А тем не менее, если бы фонологи продумали свою теорию фонемы до конца, им волей-неволей пришлось бы солидаризироваться с Э. Кассирером[148].
в) Итак, при любых оценках истории фонологии необходимо сказать, что понятие функции везде играет здесь принципиальную роль. Эта роль до того велика, что вся фонология иной раз называется как именно функциональная теория. Яснее всего об этом рассуждает М.В. Панов. Он говорит, что понятие фонемы должно было выдержать проверку как логическую, так и фактическую. А кроме того еще и проверку ее объяснительной силы. Что же такое фонема, выдержавшая эти три проверки? Это та фонема, которую М.В. Панов как раз и называет функциональной. А функциональность эта есть способность выполнять смыслоразличительную роль в пределах единой морфологической позиции. Таким образом, функциональность, вообще говоря, есть смыслоразличительная сила с определенной семантической нагрузкой (в плане отождествления или различения морфем, а также и цельных слов). А это и есть та функция, о которой говорили приведенные у нас выше немецкие философы. Заслуга М.В. Панова, как и других теоретиков фонемы, заключается именно в том, что они не исходили ни из какой философской школы, а шли, так сказать, снизу, т.е. с чисто эмпирического и позитивного уровня. Именно этот уровень и обнаружил для них всю свою несамостоятельность, а это и значит – свою несостоятельность и свою нужду еще и в других уровнях языка, не просто фактических, и даже не фактически-смысловых, но уже чисто смысловых.
145
148
Необходимо, впрочем, сказать, что в своей собственной философии языка Э. Кассирер обходился без развитой теории функции, но зато дает развитую теорию языка как выразительной системы.