Итак, в пределах пятой фонемной тенденции фонема есть смысловая модель звука, в конститутивном реализме которой не может быть и тени никакого сомнения[161].
Шестая тенденция – это общесемантическая.
а) Семантика была и на стадии простой феноменологии звука. Но там ее смыслоразличительная сущность ограничивалась только отдельными звуками. Однако совершенно ясно, что звуки языка – это не просто звуки, но такие звуки, которые сначала что-нибудь различают, а потом и тут же обозначают, но обозначают не только просто самих же себя. Ведь звуки языка и речи обслуживают всю обширную область человеческого общения, всю область разумно-жизненного общения людей. Но тогда звуки отличаются один от другого не просто своими звуковыми качествами, но и своей семантической нагрузкой.
Такая семантическая нагрузка может возникать в результате функционирования целых слогов, или морфов, корней слов, цельных слов и даже грамматических конструкций. Чаще всего говорили о морфологическом смысле звуков. Но, конечно, можно и нужно говорить также и о лексической и грамматической сущности звука. Достаточно указать только на огромную роль междометия в каждом языке. Все эти ах, ох, ух, эх, их, ага, ого, эге, угу, увы, вон, ишь ты, ура, являются, конечно, целыми предложениями и даже больше, чем просто предложениями. Это даже не просто звук, рассматриваемый как звук же, но такой звук, который несет на себе смысл вообще любой семантики, каковая только возможна в языке как орудии человеческого общения. Поэтому не нужно удивляться, если мы будем говорить о морфологической, лексической или предложенческой фонеме. Если всерьез расстаться с абстрактной метафизикой, то для языка и речи, собственно говоря, только такое общесемантическое значение звука и способно удовлетворить реалистически настроенного языковеда.
б) Будет весьма уместно еще раз указать на разницу московского и ленинградского понимания фонемы. Согласно ленинградцам, фонема выполняет лишь смыслоразличительную функцию, но не выполняет смыслообозначительной функции. Другими словами, звук сам по себе не имеет никакого смысла, а только технически различает разные смыслы, заложенные в морфемах. Фонемный состав морфемы, по ленинградцам, может меняться, так как фонема не имеет непосредственного отношения к смыслу морфемы, но лишь к ее техническому различению с другими смыслами. Л.Р. Зиндер так и пишет:
«тождество морфемы не означает тождество фонем…»[162].
Однако то, что вполне бессмысленно, не может играть какой-нибудь роли в сфере смысла. Поэтому приписывание фонеме каких-либо смыслоразличительных функций либо предполагает, что звук и смысл звука, во-первых, различны, а, во-вторых, тождественны, либо само понятие фонемы будет страдать путаницей или двусмыслицей, т.е. бессмыслицей. Ленинградцы признали, что звук и смысл различны, но не признали, что они в то же время и тождественны, а это и надо считать лингвистическим дуализмом. Согласно же москвичам, фонема выполняет не только смыслоразличительную, но и смыслообозначительную функции, т.е. фонема уже сама по себе у москвичей имеет непосредственное отношение к смыслу, почему для москвичей и имеет столь важное значение тезис, противоположный тезису ленинградцев, о постоянном тождестве фонемного состава морфемы вопреки даже самым неожиданным звуковым модификациям морфемы в речи. Таким образом, москвичи признают не только различие между звуком и смыслом, но одновременно и их тождество, тем самым диалектически преодолевая дуализм ленинградцев.
161
Прекрасные рассуждения о «реальности модели» можно найти в статье А.А. Реформатского в кн.: Проблемы лингвистической типологии и структуры языка / Под ред. В.С. Храковского. Л., 1977. С. 3 – 10.
162