В основном зарубежные поездки зависели от самого института и от взаимоотношений сотрудников с дирекцией. В редких случаях поездки предоставлялись в качестве поощрения (как, например, моя несостоявшаяся) и почти всегда — людям проверенным и идеологически выдержанным, из ближайшего окружения. Так было во все доперестроечные времена — выезжали одни и те же, казалось, что это и есть их специальность.
Изредка на международные конференции приходилось посылать и тех, кого действительно запрашивала приглашающая сторона, но если вас посылать не хотели, то узнать об этих приглашениях вы просто не могли: они, по существовавшим правилам, присылались не вам лично, а на адрес учреждения. Думаю, что и все социалистические страны Восточной Европы жили по этой схеме. Из ГДР, например, к нам чуть не ежегодно приезжали трое сотрудников немецкой Академии наук. Мы водили их по ресторанам, устраивали домашние приемы, устанавливали добрые человеческие отношения, и я с удовольствием вспоминаю двух славистов, Антона Хирше и Эдварда Ковальского (третий, судя по всему, был сотрудником спецслужб), с которыми тогда подружился
(в "Литературной газете” я опубликовал диалог с Антоном о научно-технической революции и литературе). Мне ответные поездки в ГДР не предлагались.
В 1975 году, когда мне наконец "разрешили” Берлин и мы, в гостях у Антона, хорошо выпив, вышли на балкон, он, указав на какую-то унылую серую стену, простиравшуюся невдалеке от его дома, сказал: "Это — чтобы мы не забывали, что мир разделен на две части” (стена была — Берлинская!). И добавил, перейдя на шепот: "Мы ведь тебе посылали приглашения семь раз…”
Поездки по СССР подчас были куда ярче и богаче впечатлениями, чем за границу. Большую роль в организации таких поездок и конференций играло общество "Знание”, установившее с ИМЛИ постоянные контакты и финансировавшее многие мероприятия. Благодаря "Знанию” я побывал в Ташкенте и Кишиневе, Тбилиси и Минске, Таллине и Вильнюсе. Я плохой собеседник для тех, кто ждет информации о научных программах, тематике, докладчиках и пр. Когда я вспоминаю о конференциях как о жанре научного общения, меня охватывает смертная скука. Я плохо воспринимаю на слух то, что можно прочесть, тем более что конференции всегда пестрят темами, мне совершенно не нужными. Нет бессмысленнее занятия, чем просиживать целые дни, чтобы услышать один-два доклада, которые пригодятся в дальнейшей работе. Каждый приходит на конференцию, как выражался В. Шкловский, со своим завтраком. Большинство съезжается сюда ради того, чтобы опубликоваться в последующих "Материалах” и "Ученых записках” или установить нужное личное общение. На самую живую часть этих пестрых научных сборищ — на прения — обычно не остается времени. Зато мир, бурлящий вокруг тихих университетских аудиторий, был полон красок, событий и персонажей.
В памяти моей, например, о Тбилиси 1972 года вовсе нет конференций, лекций и докладов, но до сих пор встают картины старого города, ласточкины гнезда жилищ над Курой, Пантеон на горе, с могилами Грибоедова и Нины Чавчавадзе, духаны, тифлисский базар, старик грузин со своей молодой женой, поставлявший в 1920-е годы медведей циркам всего мира и собравший на протяжении своей долгой жизни замечательную коллекцию шарманок — несколько он привез на пароходе из США (мы ужинали под открытым звездным небом в его четырехугольном дворе, а рядом, в шатре, рычал молодой медведь). И, конечно же, Гурам Хараидзе, который был в то время, по-моему, ответственным секретарем журнала "Литературная Грузия”. Мы тогда стремительно подружились, и Гурама стала одолевать мысль купить себе и мне в каком-то райпо под Тбилиси натуральные джинсы "Ли”, завезенные туда, по его сведениям, накануне. По пути он останавливал свою "Волгу” под окнами нескольких многоквартирных городских домов, чтобы уточнить эту информацию. "Гиви!” — взывал Гурам, и эхо разносилось по замкнутому двору. Открывалось окно на каком-нибудь этаже, и высовывалась женская голова: "Ой, Гурам! — кричала в ответ женщина. — Гиви вчера арестовали!” Эта сцена повторялась несколько раз — Шеварднадзе, ставший 1-м секретарем грузинского ЦК, "чистил” Тбилиси.
…В 1972 году я, рискуя в очередной раз поранить нежные души старых большевиков, разошелся со второй женой и остался без крова над головой. Снимать квартиру, платить алименты и жить на зарплату младшего научного сотрудника ради институтской канители было невозможно, и я впервые решил уйти из института, благо в это время Юрий Суровцев создавал журнал "Литературное обозрение”, куда позвал меня обозревателем, с хорошими гонорарами сверх зарплаты и жилищными перспективами (журнал был прикреплен к издательству "Правда”). "Обратитесь к директору, — посоветовала мне секретарь институтской парторганизации Лидия Михайловна Юрьева, обожавшая Сучкова не только "по-партийному”, но и по-женски (она могла не выходить из его кабинета часами, восторженно присутствуя при каждом священодействии власти). — Можете и квартиру попросить”.