День празднования был расписан по минутам с утра до вечера. Мы все время рассаживались по автобусам, куда-то ехали — от привокзальной площади, где снимали белое покрывало с памятника, до Дома-музея, оттуда на кладбище, с кладбища в гостиницу, из гостиницы во Дворец спорта, — и всюду нас приветствовали праздничные толпы народа, а в особо торжественных моментах рядом с нами возникал Алиев, чье появление доводило общий энтузиазм до предела. Делегацию сопровождали вышколенные мужчины, вкрадчивые, ласковые, истинные персы, которые поражали тем, что, едва нас увидев, уже знали всех в лицо и называли по имени-отчеству, — служба безопасности у Алиева, бывшего председателя КГБ республики, работала как безотказный механизм, и приказания здесь исполнялись розовощекими бархатными персами, казалось, по одному только мановению начальственных ресниц.
С утра мы выслушали речь Алиева на открытии памятника, вечером предстояло его выступление во Дворце спорта. Нашу огромную, из разных городов и весей делегацию провели сквозь строй охраны прямо на сцену фундаментального Дворца спорта, за кулисы. Тут за столиком сидел с каким-то планом, списками и карандашами пожилой человек, к которому каждый должен был подойти и отметиться. Человек тоже знал всех по имени-отчеству и тихим голосом говорил: "Ваше место в президиуме в таком-то ряду”. Сцена во Дворце была невероятной глубины, и рядов в ней умещалось, на первый взгляд, не меньше, чем в зале. Получив свой ряд шириной в Каспийское море, я растерянно спросил: "А как же мне найти свое место?” "Двигайтесь по ряду и увидите, Вадим Евгеньевич”, — ответил человек за столиком, внимательно на меня взглянув. Я стал двигаться. На спинках предыдущего ряда располагались остроугольными горбиками поставленные карточки с крупно напечатанными фамилиями. Добравшись до своей, я плюхнулся на стул, не переставая поражаться человеческой предусмотрительности. Поскольку о нас и наших семейных связях персы, надо полагать, знали, то могли бы посадить нас с женой рядом, но она оказалась совсем в другом месте и гораздо ближе к расположившемуся в центре Алиеву. Видимо, на случай теракта ее посчитали существом куда менее опасным, чем я.
Алиев произнес очередную речь, встреченную громовыми аплодисментами, после чего по ранжиру выступили и представители разных народов. Когда торжественная часть закончилась, мы вместе с Алиевым переместились в зал и насладились многонациональным концертом. Но главным мероприятием дня, всеми с нетерпением ожидаемым, был, конечно, фуршет, на который нас опять сопроводили за кулисы, а оттуда — в какой-то небольшой зал, где уже стояли столы, плотно уставленные яствами. Выстроившись вдоль образованной ими буквы "П”, мы опять прослушали выступление Алиева и взялись за еду. Официанты в черных костюмах стояли у нас за спиной и тщательно следили, чтобы коньяк в фужерах не иссякал, подливая его из-под локтя. Вскоре мир показался мне "странным, закутанным в цветной туман”, и сквозь туман я неожиданно обнаружил около себя Алиева, на правах гостеприимного хозяина обходившего стол. Оба мы держали в руках рюмки, и я, окончательно расположившись к Баку, Азербайджану и Джафару Джабарлы, решил сказать Алиеву что-нибудь приятное. "Я знаю еще только одного человека, который может говорить о проблемах национального и интернационального столь же красноречиво, как вы, Гейдар Алиевич!” — произнес я любезным тоном. "Кто же это?” — с некоторым недоверием спросил Алиев. "Это заведующий нашим отделом национальных литератур Георгий Иосифович Ломидзе”. Но дальше мне показалось, что сравнение с Ломидзе, безусловно, по моим представлениям, лестное, все-таки недостаточно, и я дополнил его ценным предложением: "Вы вполне могли бы работать в нашем институте”. Предложение Алиева явно заинтересовало. "А кем?” — живо откликнулся он. К этому вопрос я был не готов и, мгновенно протрезвев, подумал: "В самом деле, кем? Ведь он, наверное, даже не доктор наук”. Увы, ничего, кроме старшего научного сотрудника, я хозяину Азербайджана и члену Политбюро предложить не смог, что, конечно, свидетельствовало не только о крайней степени моего опьянения и идиотизма, но и о сохраняющемся столь долгие годы, несмотря ни на что и даже на царствование Бердникова, мнении об ИМЛИ как средоточии научной мысли. Алиев резко отвернулся, вероятно, подумав, что я над ним смеюсь, и ушел к другому концу стола. Слава богу, что не вызвал охрану…