Мы собираемся писать новую "Историю", а в отделе нет ни одного исследования о судьбах крупнейших художественных течений ХХ века — реализма, символизма, футуризма, нет книг о Леониде Андрееве, Куприне, Мережковском, Блоке, Андрее Белом, Мандельштаме, Платонове, Вагинове, Ремизове, Тынянове, Замятине, Булгакове, Бабеле, Клюеве, Клычкове, писателях русского зарубежья, да разве всех перечислишь. Между тем за пределами института не устают писать о совсем других авторах: две книги об А. Софронове, пять о Г. Маркове, три об Анатолии Иванове. Вместо разнообразной программы исследований нам спускают из кабинетов дирекции какой-то план из семи трудов (четыре из них посвящены и так не обделенному вниманием Горькому), да еще требования в сотый раз издавать сочинения Маяковского, Алексея Толстого и Шолохова.
В последний год на моих глазах институт прямо-таки лихорадит от слухов о каких-то письмах, жалобах, комиссиях, не выходящих, однако, "на широкую публику". Так и шелестит кругом: Бердников уходит, Бердников остается, он куда-то исчез, вновь появился и т. д. Но дело не только в Бердникове, хотя меня снова пригласили в институт от его имени. Дело в том, что никаких оптимистических прогнозов относительно нашего будущего при старом составе дирекции, с ее полным нежеланием прислушиваться к мнению коллектива и специалистов, при устаревших формах и методах работы у меня сегодня нет…”
После этой речи я вдруг увидел множество очнувшихся людей, которые рвались на трибуну, чтобы поговорить о наболевшем. Собрание, с продолжениями, растянулось на три дня — ситуация в институте невиданная.
Мало того, в конце 1987 года я опубликовал в "Вопросах литературы” (№ 9) статью "Бремя надежд”, в которой еще раз обратился к истории нашего сектора. После ухода Дементьева и Тимофеева, говорилось в статье, вся систематическая историко-литературная работа была свернута и свелась к изданию нескольких юбилейных "конференциальных” сборников — об А. Фадееве, А. Толстом и М. Шолохове. Были похоронены не только уже готовые труды (например, положен под сукно подготовленный вместе с ЦГАЛИ первый том двухтомных материалов по истории литературных группировок; отозваны из издательства очерки по истории русской поэзии 1920-х годов), но и ряд ценных замыслов (в частности, проспект истории русской советской литературной критики, к широкому обсуждению которого А. И. Хайлов и Н. И. Дикушина призывали на страницах "Вопросов литературы” еще в 1968 году). Аспирантура фактически прекратила существование, за двадцать лет не было подготовлено ни одного аспиранта, не написано ни одной диссертации о русской литературе ХХ века!
Чудом прорвалась в печать в 1978 году книга Н. И. Дикушиной "Октябрь и новые пути литературы: Из истории литературного движения первых лет революции 1917—1920”. Многие сотрудники пытаются поддерживать свою историко-литературную квалификацию вне института. О. Смола выпустил книги о В. Маяковском и Н. Асееве в издательствах "Русский язык” и "Художественная литература”. Г. Трефилова о К. Паустовском — в "Художественной литературе”. Г. Белая "Из истории советской литературно-критической мысли 20-х годов: Эстетическая концепция "Перевала"” — в МГУ. "Там, где европейский исследователь находит множество частных исследований, биографических монографий и т. д., пред русским расстилается необозримая масса сырых материалов” — ссылался я на слова влиятельного русского критика рубежа веков А. Горнфельда.
Реакция на мою общественную активность последовала незамедлительно. Бердников принял меня в институт в мае 1986 года, не проведя, как положено, по конкурсу, и вспомнил об этом почему-то только после партсобрания, к концу марта следующего года. Экстренно созванный по этому поводу ученый совет меня забаллотировал тщательно организованным тайным голосованием (больной старухе Е. Книпович, которая знавала даже А. Блока, но меня в жизни никогда не видела, запечатанную урну повезли на дачу в Переделкино — столь важен был, видимо, каждый голос)… Процедура эта в связи с многочисленными нарушениями была вскоре юридическим отделом Управления делами Академии наук отмененена, но это уже история для читателя малоинтересная. Через несколько месяцев после моего восстановления в ИМЛИ Бердникова с поста директора все-таки убрали на заслуженную пенсию.
Так начался последний период моего пребывания в институте, связанный с появлением там пятого директора — Феликса Феодосьевича Кузнецова.
Неоспоримыми признаками нового времени было, во-первых, то, что Кузнецова прислали не из аппарата ЦК КПСС (хотя, разумеется, прислали), и, во-вторых, то, что научному коллективу института дали возможность его выбирать (хотя, разумеется, на безальтернативной основе). Реальной альтернативой ему мог, правда, если бы захотел, выступить П. А. Николаев, но тот рассчитывал укорениться в ОЛЯ на постоянной основе и таким образом управлять институтом не изнутри, а сверху. Роль "просто” директора одного из четырех академических институтов его уже не устраивала. Планы Николаева не осуществились — академиком-секретарем стал востоковед Е. П. Челышев…