— Терпеть их не могу! Ну, не считая того, что я их собираю. Мы с братом, — тут он кивнул в сторону двери, — владеем отмелями в устье реки. Так что мидии у нас собственные. Значит, вкусно?
— Хорошие мидии. Просто отличные, — подтвердил я, и он явно остался этим доволен. И тут мне в голову пришла блестящая мысль. — У вас работы не найдется? Любой. На время.
— Ну, может, и найдется. На сколько времени?
— На пару недель. Я тут в гостях у друзей. Но хотел бы сам за себя платить, — добавил я, не совсем уверенный, что он мне верит. Вид у него был прямо как у страшно любопытного хорька.
— Временная работа, и никаких отчислений в пенсионный фонд, так, выходит? Во здорово! Ты прям как в десятку попал! В университете учишься?
Я хотел было отрезать: «Что-то в этом роде» или «А вам-то что за дело?», но у хорька было то, что мне было необходимо, и я сказал правду:
— С октября.
— Ты вроде как сильный малый. С лодкой умеешь обращаться? Тут бывают сильные шторма.
— Ага. В школе греблей занимался и под парусом ходил. Отец научил, — прибавил я, улыбнувшись, чтобы добавить достоверности.
Он взял меня за руку, перевернул ее ладонью вверх:
— Трудновато тебе придется, руки-то нежные. Все ладони изрежешь этими раковинами. Сам-то как считаешь? — вдруг спросил он и уставился на меня маленькими моргающими глазками. Вопрос — как пробный камень.
— Я ж могу перчатки надеть, так?
Он откинул голову назад и рассмеялся.
— Ну вот что, молодой человек, перчатки и в самом деле можно надеть. Подберу тебе что-нибудь. Повезло тебе — мой племянничек, он мне раньше летом всегда помогал, нынче смылся. Неблагодарная скотина, — добавил он, и я задумался, во что это я ввязываюсь. Поздновато задумался. — Могу предложить работу на неделю, не больше. Четыре часа каждый день, по утрам. Подходит? На неделю — точно, а потом туристический сезон пойдет на убыль, и мы с братом сами сможем управляться. Шесть фунтов в час — сам можешь посчитать, сколько это в евро. Я вообще-то редко посторонних нанимаю. Значит, ежели желаешь попробовать, встречаемся завтра утром — там поглядим, на что ты годишься. Возле старого слипа ровно в шесть утра. Знаешь, где это?
— Найду, наверное, — с некоторым сомнением ответил я.
— Ну и отлично. До завтра, значит. — Он отодвинул свой стул и встал, сморщив лицо в ехидной ухмылке. — А как тебя зовут, молодой человек? — спросил он, но врасплох меня не застал.
— Холинг.
— Холинг, да? Ладно. — И он протянул мне руку: — А я Мик Салливан. Брата звать Джордж. А слип — он позади старого зернохранилища, это около мили вниз по реке от бухты Спейна. — Он хихикнул. — При отливе можно по берегу добраться, а иначе — только по шоссе. Знаешь, где это?
Надеюсь, он не обратил внимания на то, как у меня отвисла нижняя челюсть.
Е-мейл от Шона Брофи Фионе Мур
Фи! Мне тут прислали два билета на премьеру пьесы Тома Мерфи[18] — это завтра вечером. Может, пойдем вместе? Думаю, надо подробнее обсудить эту вашу отличную идею, вам так не кажется? Что-нибудь узнали про этого старикашку из Западного Корка? И еще нам надо обговорить вопрос о соотношении между jeu dʼesprit и coup de foudre[19] — что вы думаете на этот счет. Или я слишком забегаю вперед?
Шон
Глава 9
— Она серьезно больна? — спросила Крессида у Муррея, садясь в машину.
— Да. Оба легких поражены. — Его мягкий американский акцент не исчез за годы, проведенные в Оксфорде. Обычно, когда они виделись регулярно, Муррей был сама приветливость и любезность, но сейчас, все время их поездки до больницы в Клонмеле, когда у обоих на уме были лишь мысли о будущем Алкионы, они мрачно молчали. Если бедняга поправится, на них свалятся постоянные заботы о том, чтобы обеспечить ей новое пристанище и должный уход. Если умрет, облегчение будет подпорчено чувством вины, но жить, несмотря ни на что, станет легче. Крессиде отчаянно хотелось все это обсудить, но Муррей не был расположен к разговорам — из него с трудом удавалось вытянуть хоть слово. Она оставила попытки, и оба погрузились в мрачное, тревожное молчание.
Муррей как-то изменился. Не проявлял больше желания обсуждать или анализировать свои ощущения — ему вполне хватало всего этого с Грейс. В своем нынешнем положении он полностью винил Суини, а в его отсутствие — Крессиду. Понимал, что это несправедливо, но ничего не мог с собой поделать. Того, что она пыталась искупить жестокость своего покойного мужа, его пренебрежение собственной дочерью, для Муррея было недостаточно. Совершенно недостаточно. «Кресси ни в чем не виновата, — всегда твердила ему Грейс. — Нельзя же валить на нее все, в чем виноват Суини! Сам подумай, как ей самой тогда приходилось!»