Позднее мы узнали, что я не вызвал у них никаких сомнений, а вот Лив они приняли за переодетую таитянку в белом гриме. На Фату-Хиве считали, что в Европе вовсе нет женщин. Ведь сколько ни приходило шхун, на них было полно белых мужчин — и ни одной женщины. Всегда белые мужчины шли к смуглым вахинам, и никогда к смуглым островитянам не приходили белые женщины!
Ночь выдалась кошмарная. Нам пришлось спать в лачуге из листового железа, было жарко и душно, как в печи. Лачуга принадлежала метису — сыну швейцарца и полинезийки. Его звали Вилли Греле, он был местным аристократом и отлично зарабатывал на копре. Покойный отец Вилли дружил с Полем Гогеном[6], который жил на соседнем островке Хива-Оа и там же похоронен. Вилли безупречно владел французским языком; впрочем, говорил он очень мало, будь то по-французски или по-полинезийски. Жил замкнуто, на коренных островитян смотрел свысока и редко покидал остров.
Как ни любил Вилли Греле деньги, он старался быть честным. Островитяне с почтением относились к его богатству. В подвале у Вилли был своего рода «магазин», где он выдавал товары в обмен на копру. Какие товары? Спички, рубахи, муку, рис, сахар. Выбор небогатый, да и этих запасов хватало ненадолго. «Магазин» открывался только на закате, когда хозяин приходил домой с работы. Он трудился не покладая рук, заготавливал копру и был к тому же рьяным охотником; остров знал как свои пять пальцев.
Вечером мы при свете керосиновой лампы долго обсуждали свои планы. Вилли смотрел на нас как на диковинных зверей, но совет все же дал. В верхней части долины Омоа, говорил он, в сердце острова, куда редко заходят местные жители и где леса изобилуют фруктами, находится именно то, что нам нужно.
Под железной крышей, наглухо отгороженные от всякой романтики, мы всю ночь промечтали о вольной природе, которая нас окружала. Эх, заживем на свободе! Сколько увлекательного нас ждет, сколько неведомого!
Вообще доступ белым на остров был закрыт. Судам разрешалось стоять на якоре в заливе не больше двадцати четырех часов. Не знаю уж, как это получилось, но французское правительство выдало нам разрешение на въезд и известило об этом местного вождя…
Глухой рокот прибоя поминутно напоминал нам, что мы находимся на уединенном островке. В Тихом океане…
Пестрые пичуги пели ликующий гимн солнцу, когда мы утром следующего дня зашагали вверх по долине. Мы шли по старой заросшей тропе, уводящей прочь от деревни. Нам хотелось найти пристанище в глуши, подальше от населения, от заразных болезней. На ходу мы помахали островитянам, которые купались в мутной речке. Из этого же потока они брали воду для питья. Никто не говорил им, что такое инфекция.
Выше деревни речка была чистой и прозрачной. Протоптанная в рыхлой красной почве тропа переходила с берега на берег по большим камням. Если рай существует, то здесь для него самое подходящее место… Пальмы, журчащий ручей. Сюда бы еще густую траву и цветочный ковер, к которым я привык в Норвегии! Но под сенью пальм и других невиданных растений для травы не хватало света. Лес, цветущая долина, горы — чудо как хороши. А внизу ничто не радует глаза. Папоротник, сгнившие стволы и лишь местами длинные космы жидкой травы, бессильной прикрыть землю.
Зато как поднимешь голову — не наглядишься! Деревья и пальмы вечно зелены. Одни цветут, на других появляется завязь, а на третьих уже созрели плоды. Склоны долины заняты дикими зарослями, а на дне ее — сплошной сад. Вот огромный ярко-зеленый стебель банана с растопыренными кверху толстыми листьями. Одиноко свисает банановая гроздь; недозрелая, она выглядит худосочной, бледной, но зато как поспеет, станет желтой, пышной, с причудливым цветком внизу.
У бананов различный вкус, некоторые напоминают землянику. Мы насчитали семь видов. Одни плоды длинные, с руку, — их варят или жарят, другие — совсем маленькие, почти круглые. Скажу слово о феи — редком горном банане. В этой долине он рос в изобилии. Его красивые грозди не свисают вниз, а торчат над стеблем. Феи варят, он очень питательный и вкусный.
Выше всех вздымался твердый, прочный ствол кокосовой пальмы; к самому небу он вознес косматую крону с множеством крупных, тяжелых орехов.
Более скромно и привычно выглядит апельсиновое дерево. Его ветви покрыты небольшими листьями, среди которых гроздьями и поодиночке пристроились плоды, мелкая зеленая кислятина и огромные желтые шары, превосходящие сочностью и ароматом все, что мы когда-либо ели дома. Вот еще деревца, поменьше, на них лимоны…