В первой же своей проповеди отец Викторин ополчился против нас. Дескать, мы протестанты, басурманы. Дескать, не грех и соврать нам, обмануть нас, сделать все, чтобы отравить нам жизнь. Никаких подарков давать не надо, а зайдет речь о покупке чего-нибудь — драть с нас втридорога. И складывать товар возле дома, ни в коем случае не переступать порога нашей лачуги. Он уговаривал прихожан следить за каждым нашим шагом: неспроста мы поселились одни в джунглях, наверное, задумали что-то недоброе…
Островитяне выходили из церкви в отличном настроении. Можно ли придумать более легкий и приятный способ заработать путевку в царство небесное!
— Вот так же он все эти годы преследует меня и Пакеекее, — объяснил звонарь. — Стоит ему явиться на остров, как всю деревню восстанавливает против нас. Земляки разговаривать с нами не хотят. Ничего, скоро уедет, и они позабудут его наказы…
Мы были вне себя. Меня так и подмывало пойти в деревню и вздуть этого негодяя в черной сутане. В этой глуши у нас вдруг появился серьезный враг: белый, которого мы до тех пор и в глаза не видели! Какая несправедливость. Будто мы покушались хоть на одну из его душ…
А звонарь Тиоти уже рассказывал про больного слоновой болезнью Хаии, который разбавил мочой апельсиновый сок и послал его протестантскому священнику, надеясь его заразить; рассказывал, как про Пакеекее сочиняли грязные небылицы, чтобы на него донесли правительству, как с ним проделывали самые подлые шутки. Мы оторопели: что-то нас ждет?..
Поход за кладами сорвался. Католики отказались грести, а два протестанта, Лив и я, не могли одни управиться с мореходной лодкой. К тому же за день пользования ею с меня запросили столько, что за эти деньги на Таити можно было купить себе лодку в полную собственность.
Всю ночь длилось наше совещание, и на рассвете мы, захватив рюкзаки, покинули свой домик. Решили походить по горам, пока в деревне не утихнут страсти. Звонарь не изменил дружбе. Он привел нам двух лошадей — свою и священника; на одну мы навьючили орехи, фрукты, котелок, палатку, плед и несколько банок тушеной говядины, полученных на «Тереоре».
Путь на тропу, ведущую в горы, лежал через деревню. Из многих домов поглядеть на нас вышли католики. Они уже не приветствовали нас обычным «каоха», а с презрительным видом о чем-то перешептывались между собой. Вот и дом отца Викторина. Хозяин в это время спал.
Наконец наш караван ступил на тропу, извивающуюся вдоль склона над бухтой. Впереди верхом ехала Лив, за ней шли я и звонарь; приемный сынишка священника Пахо вел навьюченную лошадь. Чем выше мы поднимались, тем лучше становилось настроение. Мы смеялись над этими негодяями, которые думали нас сломить.
Вот и солнце вышло из-за гор. Дул легкий свежий ветерок, внизу простерся могучий океан… Тропа, петляя, карабкалась все вверх и вверх, достигла гребня и продолжала подниматься вдоль него. Природа здесь была совсем дикая. Крутой склон отвесно обрывался в долину; поглядишь вниз — голова кружится. Где-то на противоположном склоне должна быть наша лачуга… Вот она, под пальмами, которые с высоты кажутся не больше цветочного венчика!
Начались горные луга. Самый воздух говорил о том, как мы высоко забрались. Нам столько рассказывали об этой части острова, которая никем не изучена и не нанесена на карты, а в специальной литературе почему-то названа пустыней. Иногда островитяне брали копья и отправлялись сюда на охоту с собаками, но холод быстро прогонял их обратно в долину. К кому из фатухивцев мы ни обращались, каждый по-своему описывал виденное. Теперь я понял, в чем дело: местность и в самом деле была удивительная. Ничего похожего на пустыню — напротив, такое разнообразие, такая красота, о которой я и не мечтал. Острые пики и шпили чередовались с круглыми макушками и плоскими площадками. Непроходимые дебри сменялись обширными лугами, луга — редколесьем и всякими причудливыми растениями. Мы наконец-то увидели цветы, почувствовали чудесное благоухание, которого нам так недоставало в сырой пальмовой долине. В листве копошились звонкоголосые птицы, над цветами порхали изумительные бабочки, летали разноцветные жучки.
Тут — пропасть до самого дна долины или берега моря, там — воткнувшиеся в небо пики… Мы были на высоте примерно тысячи метров. Здесь никто не жил — слишком холодно для полинезийцев. Нам горный климат казался идеальным, мы словно очнулись от вечной дремы, которая угнетала нас в долине.