С огромным облегчением выбираюсь за город. Стараясь убедить себя, что любое ниспосланное мне испытание, в сущности, оборачивается бесценным жизненным опытом, клянусь, что больше не повторю таких глупых ошибок. Но, понимая, что в пути мне предстоит увидеть местечки, где живут куда более бедно, вновь поддаюсь приступу тоски и паники. Если даже от Филадельфии меня бросило в холодный пот, как же я переживу встречу с Буэнос-Айресом, Тегераном, Дели? Голос моей благоразумной Люси из телефонной трубки наставляет: «Прекрати рассуждать! Думай о цели своего пути — только это имеет значение!» Она абсолютно права, вне всяких сомнений. А в чисто практическом смысле у меня появился прекрасный повод для радости: на двенадцать долларов я умудрился продержаться больше недели! Американцы умеют делать всякие необъяснимые глупости, почему-то приводящие их в восторг — так что меня теперь каждый день обязательно кто-нибудь назовет Форрестом Гампом и щедрой рукой протянет купюру-другую. Ну что ж, по крайней мере, я даю этим людям повод для добрых дел, которые им ничего, в сущности, не стоят…
Между тем мое собственное положение довольно противоречиво. Я бессознательно привык жить в безопасности, а теперь эта привычка мешает продолжать мою рисковую авантюру. И я панически боюсь допустить ошибку…
Несколько ночей я вынужден провести в лесах под открытым небом, и страх доводит меня до нового бзика. Это просто какая-то пищевая мания! Я ловлю себя на том, что высматриваю на обочинах всякие отходы: стеклянные и пластиковые бутылки, фантики от конфет, коробки из-под печенья — вокруг их полным-полно, — и всякий раз приостанавливаюсь посмотреть, не осталось ли внутри чего-нибудь съестного. Главное — не начать побираться по помойкам. О эти мерзкие, гадкие выброшенные вещи! Огрызки, ошметки, обломки досок, банки, склянки… Какая жуткая грязища. Да, а еще монетки! Я охочусь за центами и долларами, поблескивающими на асфальте, и, признаться, это сильнее меня. В проблеске здравого смысла я сознаюсь самому себе, что переборщил с инстинктом самосохранения — и сейчас этот инстинкт непроизвольно «сдетонировал». Но так я приспосабливаюсь к новым реалиям. И действительно, через некоторое время психоз пропал. Правда, ему на смену пришел новый.
Итак, как же сделать, чтобы о моем марше мира заговорили везде? Острая необходимость найти подходящего спонсора уже замучила меня. Люси по-прежнему тратит уйму усилий, чтобы убедить журналистов писать о моем путешествии, и всякий раз, приходя в очередной город, я заглядываю в какую-нибудь местную редакцию. Как только я провозглашаю благую цель путешествия: «Во имя спасения детей!» — взгляды тотчас смягчаются, слащавые речи текут рекой: «Как прекрасно то, что вы делаете!», «Вы возвращаете нам надежду», «Какой вы молодец!» — и так далее и тому подобное. Но я уже не жду благосклонности от людей и почти отчаялся отыскать спонсора или мецената своего «марша мира»… Кое-какие надежды я все еще возлагаю на Вашингтон, где меня ждут старинные знакомые нашей семьи, работающие в СМИ. В самом конце сентября, в гостеприимном доме Ги, моего давнего друга, за бокалом хорошего вина мы обсуждаем причины, побудившие меня тронуться в путь… Ги внимательно слушает и даже пытается меня утешить, но ничего не делает для того, чтобы помочь. А несколько дней спустя пишет моей Люси письмо, которое окончательно расстраивает меня. Ги сделал вывод, что мой замысел — обойти земной шар — отнюдь не в новинку и не в диковинку. Хуже того: он посмел усомниться в моей честности! «Жану нечего сказать о многих вещах, — написал он. — Например, о том, как малолетние дети вовлекаются по всему миру в вооруженные конфликты и столкновения. Он решил совершить это путешествие по личным причинам, а не по тем, о которых всем рассказывает. Если посол мира заявляет, что у него есть благая цель, он обязан в этой цели досконально разбираться! В противном случае он просто прикрывается благими намерениями. Но есть и хорошая новость: никогда не поздно действительно начать интересоваться этой проблемой».
После таких известий я решаю на несколько дней спрятаться в собственном мирке и, ночуя в лесной глуши, отказываюсь с кем-либо видеться. Что если мой друг прав? Вдруг я действительно неискренен? Ведь поначалу я отказывался придумывать для себя цель. Я в ней не нуждался — нуждалась скорее Люси. Ей это было нужно, чтобы пережить мое отсутствие, придать хоть какой-то смысл безумной затее и превратить ее в некий общий для нас с ней проект, оправдывающий жертву длиной в десять лет… Пожалуй, Ги справедлив. Я не имею права пользоваться великодушием людей, стремящихся поддержать меня. Отныне для того, чтобы нести людям надежду, я обязан во что бы то ни стало проникнуться идеей защиты детей. Легко сказать! Как это сделать? Однажды утром вместе с первыми лучами рассвета, пробивающимися сквозь листву, на меня снисходит долгожданное озарение. Не стоит выдумывать какую-то цель. Я просто должен радоваться тому, что буду добрым, справедливым, безупречным; буду поступать согласно принципам толерантности, которые сам же и проповедую. Сам стану воплощением мира, которого так желаю всем детям планеты. И, пробуждая в себе эти новые чувства, я, быть может, передам их кому-то еще, если этот кто-то захочет последовать за мной…