Под давлением мирового общественного мнения британские власти были вынуждены отступить. Но это вовсе не означало, что они примирились с художником. С первых дней пребывания в Индии за ним учреждается полицейский надзор. Его имя, равно как и имена членов его семьи, было включено в списки подозрительных лиц.
Рерих догадывается о слежке, да и трудно было не догадаться: полиция не утруждала себя тщательной маскировкой. Но, судя по письмам и выступлениям художника, его это не особо тревожило. Правда, в некоторых письмах, в частности в письмах к латышским энтузиастам из Общества имени Рериха, он соблюдает осторожность, но делает это для того, чтобы не подвести своих корреспондентов. Живя в условиях буржуазной демократии, они по разным причинам не спешат пользоваться благами этой «демократии». Поэтому договариваются о шифре. Швеция отныне будет обозначать Советский Союз, Стокгольм — Москву; антишведская — значит антисоветская и т. п.
Впрочем, когда дело касается принципиальных вопросов, конспирация забывается. В 1937 году Рерих пишет специальное письмо о некоей Дефрис (сейчас трудно установить, кто она такая и какой материал она пыталась предложить в юбилейный рериховский сборник: отмечалось сорокалетие его творческой деятельности).
"Письмо Клечанды, конечно, можно поместить среди приветствий, но троцкистское словоизвержение Дефрис, конечно, выбросьте совсем, имени ее не поминайте и вообще прекратите с ней всякие сношения. Эта личность сродни нью-йоркским троцкистам, и мы дали ее адрес, лишь чтобы убедиться в троцкистских мировоззрениях…
Если бы троцкистка опять стала к Вам приставать, то Вы ответьте ей, что ее письмо вообще запоздало, чтоб на этом и кончить всякие сношения".
Замечательна четкость политических симпатий и антипатий автора письма. Знаменательно, что для Рериха, как и для всех советских людей, слово «троцкизм» — синоним предательства.
— Любопытное дело о нас хранится в архиве здешних начальников, — сказал однажды Рерих, — лишь бы не уничтожили — уж очень показательно.
Он оказался прав. Дело Рерихов, хранящееся в архиве, очень показательно. Если бы художнику удалось его перелистать, то прежде всего он наткнулся бы на предписание департамента внутренних дел от 1 июня 1928 года: «…следить за всеми передвижениями и деятельностью Рериха». За сим следовала инструкция, адресованная пенджабской полиции: в добавление к случайным и экстраординарным донесениям присылать в Дели детальные полугодовые отчеты о Рерихе и его научной деятельности.
Чины английской службы единодушны насчет Рериха. Помощник вице-короля Ачесон заявлял: «Основной факт, который должен определять… отношение к Рериху в настоящее время, является его визит в Москву… Одно это должно убедить нас, что он — потенциальный советский пропагандист и агент».
Английский посол доносил из Пекина, что, судя по эмигрантским слухам, Рерих давно является членом партии большевиков. А глава британской разведки в Дели Уильямсон полагал: «Рерих просто-напросто временно замаскировался в Индии, чтобы развернуть в дальнейшем активную коммунистическую пропаганду». Поэтому Уильямсон ставит перед агентурой задачу выяснить, не находится ли он в контакте с кем-нибудь из известных коммунистов в Индии.
Но венцом «детективной литературы» о художнике было фантастическое заявление (соответствующий документ аккуратно подшит к делу), в котором утверждалось, что Рерих и его сын Юрий собираются возвысить «себя до уровня Далай Ламы и установить большевистский контроль до границ Индии»!
— Чего только не было! — восклицает Рерих. — Всякие враги нападали, всякие грабители ограбляли, угрожали, разрушали. И опять битва становилась неизбежной. А злоречие-то! А зависти-то, зависти сколько!
Конечно, вокруг Рериха (как это всегда бывает с выдающимися фигурами) время накапливало апокрифические рассказы. Легенды о художнике могли бы составить целую книгу. В ней он предстал бы в фантастическом обличье белого мага, от сурового взгляда которого седеют люди. По воде он ходит как посуху. Он выставляет навстречу ружьям грудь, а пули не могут поразить его (из рассказов тибетцев). А над его домом в горах каждую ночь горят огни, наподобие огней святого Эльма.
— В разных странах пишут о моем мистицизме, — жалуется художник. — Толкуют вкривь и вкось, а я вообще толком не знаю, о чем эти люди так стараются… Все туманное и расплывчатое не отвечает моей природе.
В другом случае он говорит еще более резко: «Я не люблю слова „мистика“ или „оккультизм“, ибо и то и другое лишь синонимы невежества». В интервью Давиду Бурлюку на вопрос «Считаете ли себя мистиком?» художник ответил:
— Я верю только в то, что существует в природе. На Востоке люди чувствительны — они знают внутренне больше, чем мы.
Несомненно, что увлеченность Востоком (там «знают внутренне больше, чем мы»), увлеченность восточной философией наложили определенный отпечаток на высказывания Рериха. Иногда они дают повод объявить художника идеалистом. Но такие суждения свидетельствуют не только о поспешности, но и о схематизме и упрощенчестве. Слишком прямолинейно порой мы подходим к Рериху, забывая о том, что он одновременно выступает в двух ипостасях: как художник и как ученый. Причем художник и поэт всегда берут в нем верх над ученым. Поэтому его формулировки подчас не терпят прямого толкования (иногда это может привести к неверным, по сути дела, выводам). Они далеко не всегда подчинены строгой логике научного мышления. Как правило, любое положение Рериха, выдвинутое в виде лозунга или научного определения, содержит в себе образ или символ, которым художник хочет воздействовать на эмоции человека.
Индийская философия, которую Рерих постоянно изучал, неоднородна по своему составу. Здесь соседствуют идеалистические и материалистические концепции. Она вобрала в себя живые элементы традиционной индийской культуры. В ней, в этой философии, нашел выражение духовный и психический склад народа Индии.
Уже сама ее поэтическая символика, образы космического масштаба, которыми она оперирует с такою легкостью, не могла не захватить воображение художника. В письме к Горькому Владимир Ильич Ленин сформулировал чрезвычайно важную мысль: «…я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии». «Во всякой философии». А в данном случае мы имеем дело с философскими источниками, в которых сконцентрировался колоссальный этический и эстетический опыт народа Индии. Мы имеем дело с мышлением, которое привыкло выступать облеченным в смелые, грандиозные (не лишенные подчас религиозной окраски, но всегда исполненные интенсивной земной жизни) художественные образы. Это огромный и глубокий мир, не свободный, естественно, и от противоречий. Он в значительной мере определил духовный поиск Рериха, повлиял на его мировоззрение. Но он не обезличил художника, не растворил его в себе. Наоборот. Богатства духовного континента Индии были освоены и переплавлены его творческим гением в яркие, отличающиеся неповторимой самобытностью произведения.
Невероятные легенды, когда они доходили до художника, поражали его своей абсурдностью. «Какой это страшный бич невежественности — говорить о том, чего не знаешь. И как многие, казалось бы, цивилизованные люди грешат этим».
Конечно, к полуфантастическому эпосу о Рерихе приложили руку и некоторые его экзальтированные друзья. Но главным образом здесь постарались недоброжелатели и прямые враги.
Рериха всерьез интересует природа клеветы, природа чувства зависти, порока, по замечанию Бальзака, не приносящего никакой выгоды. Он подходит к проблеме с позиции ученого, пытаясь создать объективную картину. Не ново существование клеветы. Но методы ее (в целях борьбы с нею) обязательно должны быть изучены. И Рерих анализирует эти методы.
«Клевета в своей тупости старается поразить утверждением, что писатель никогда не писал своих сочинений, а художник даже не притрагивался ни к одному холсту, а изобретатель, конечно, украл все свои изобретения».
Как объяснить психологию «мрачных тушителей», притупивших в себе радость, умаляющих все и вся? Уж не болезнь ли это особого рода? Рерих предлагает придумать для нее звонкое латинское название. Сам же он именует ее «завистливой лихорадкой» и «судорогой ненависти». Как же лечить эту болезнь? Прописать ледяной душ — пока не одумаются? Но увы!
"Тушителей не исправить. Как неизлечимая мозговая болезнь. Кто знает — может быть, хроническое разжижение мозга. Но опасность в том, что эти носители микробов заражают все на пути своем. Как говорится, «и трава не растет на следу их»!
Они прикидываются авторитетами, запасаются иностранными терминами. Окутываются лживою ласковостью. Полны всяких уловок — лишь бы повлиять на слушателей, лишь бы протолкнуть разложение в мозг молодежи. Они особенно охотятся за молодежью. Опасайтесь!"
Правда, Рерих понимает, что клевета, отрицание, умаление неизбежны (если человек творит большое позитивное дело). Враждебные наскоки являются даже своеобразным признанием заслуг. «Тот, кто не был преследован за благо, тот и не являл его». Одну из статей Рерих иронически озаглавил «Похвала врагам». Позиция олимпийского спокойствия ни в коей мере не устраивает его. Если появился ядовитый газ, надо позаботиться о противогазе.
Когда речь заходит о клеветниках, Рерих не заботится о парламентских выражениях. Его голос обретает высокие ноты. Как некий судия, он повторяет суровое библейское выражение: «Клеветник, псу подобно, пожрет свою блевотину».
Клеветники и тушители многообразны, но есть одна черта, роднящая их всех, без исключения, — духовная нищета. Именно нищета, потому что ничего своего творческого придумать они не могут. Могут лишь перевернуть вверх ногами, как переворачивают распятие, служа черную мессу. Могут лишь объявить белое черным. Чем грубее и примитивнее ложь, тем лучше. Нет нужды, что она вопиет против очевидности.
Житейские мудрецы давно заметили — «клевещите, клевещите всегда, что-нибудь останется». И вот появляется такая характеристика Рериха: «Человек он был несомненно умный, хитрый, истый Таргюф, ловкий, мягкий, обходительный, гибкий, льстивый, вкрадчивый, скорее недобрый, себе на уме и крайне честолюбивый. О нем можно сказать, что интрига была врожденным свойством его природы». Эти слова принадлежат князю Щербатову, известному по преимуществу антисоветскими высказываниями. Воспоминания Щербатова (он знал Рериха до революции) опубликованы в 1954 году в Нью-Йорке. Они бы не заслуживали никакого упоминания, если б не одно обстоятельство. В 1971 году в Ленинграде вышла книга воспоминаний о Валентине Серове (редакторы-составители И. С. Зильберштейн и В. А. Самков). В первом томе помещены два очерка Рериха о художнике, с которым он был дружен. В коротенькой аннотации, предваряющей статьи Рериха, составители сочли необходимым (ведь нужно дать читателю «исчерпывающие» сведения о Рерихе!) поместить выдержки из мемуаров князя Щербатова с добавлением (теперь уже от себя), что человеческие свойства Рериха «большинству людей, с ним соприкасавшихся, не импонировали». Трудно понять и объяснить намерения редакторов… Ведь нужны специальные усилия, чтобы раскопать такое. И нужна определенная направленность, чтобы, раскопав такое, поверить и обрадоваться. Воистину: «Клевещите, клевещите всегда, что-нибудь останется».
Эмигрантская пресса (Щербатов что, это еще цветочки!) вела травлю Рериха с особым ожесточением. У нее были свои причины не любить художника. Рерих прекрасно отдавал себе отчет, за что ему оказана столь «высокая честь».
"Главное обвинение было, почему я хвалю достижения русского народа. Мракобесы хотели, чтобы все достижения нашей Родины были стерты, а народ надел бы фашистское ярмо. Всякие радзаевские, вонсядские, васьки Ивановы, юрии лукины, суворины, Семеновы и тому подобные темные личности изрыгали всякую клевету и поношения на всех, кто не с ними. Но кто с ними? Подонки, потерявшие облик человеческий.
Счастье в том, если оказываются врагами те, которые в сущности своей и должны быть такими. А друзьями пусть будут те, кому и подлежит быть и кем можно гордиться. Представьте ужас, если б фашисты начали хвалить вашу деятельность. Но судьба хранит, и в списке врагов те, кому там и быть подлежит".
В списке врагов оказался и бывший редактор журнала «Аполлон» Сергей Маковский. Кампания против Рериха не прекратилась со смертью художника, и в 1956 году Маковский выступает в парижской газете «Русская мысль» со статьей «Кто был Рерих?». Можно подумать, что Маковский задался целью на более или менее современном материале воскресить «сказки Шахеразады». Для, начала он объявляет Рериха потомком «латыша-колдуна», унаследовавшим от своего предка мистические способности. Затем следуют картины одна эффектнее другой. Вот Рерих, словно монарх, раздает своим приближенным ордена, усыпанные бриллиантами. Вот в индийском дворце он восседает на троне, а у ног его ползают паломники.
Это ответ на вопрос: «Кто был Рерих?» А теперь ответ на другой вопрос: «Почему он рухнул?» Ибо, пытаясь выдать желаемое за действительное, Маковский утверждает, что Рерих «рухнул» как «художник-мыслитель в международный деятель». Почему? Маковский все знает: «Беда стряслась вскоре после того, как Рерих по дороге в Тибет побывал в Москве». Живуча память у ненависти. До сих пор не могут забыть.
И опять показательно, как противник, яростно стараясь развенчать Рериха, приписывает ему силу необычайную. «Сами не замечаете, как сделали Рериха не только всемогущим, но и вездесущим», — говорил в свое время о таких нападках Куинджи.