Кира помнила, что в тот год во время Собрания они с матерью во все глаза глядели на сцену, пытаясь со своих мест увидеть залатанное место на одеянии размахивающего руками Певца. Но они сидели слишком далеко, а залатанное место было слишком маленьким.
С тех пор каждый год мантию приносили матери, чтобы та немного подлатала ее.
– Однажды моя дочь сможет делать то же самое, – сказала как-то Катрина стражнику. – Смотри, что она сделала!
Она показала ему лоскуток, который Кира только что закончила, один из тех, что волшебным образом сами рождались в ее пальцах:
– Она намного способнее меня.
Кира тихо стояла смущенная, но гордая, пока стражник разглядывал ее вышивку. Он ничего не сказал, просто кивнул и вернул ей небольшой лоскуток. Но в его глазах светился интерес, она это видела. И с тех пор каждый год он просил ее показать свою работу.
Кира всегда стояла рядом с матерью, никогда не дотрагиваясь до хрупкой древней ткани и всякий раз с восторгом глядя на богатые оттенки цветов, с помощью которых рассказывалась история мира. Золотые, красные и коричневые. А здесь когда-то был голубой, а теперь светлый, почти белый. Мать показывала ей выцветшие участки.
Мать не знала, как делать синюю нить. Иногда они говорили об этом, Кира и Катрина, глядя на огромную перевернутую чашу небес над их миром. «Если бы только я могла делать синий, – говорила мать. – Я слышала, что где-то есть особое растение». Она смотрела на свой сад, полный цветов и других растений, из которых она умела делать золотой, зеленый и розовый красители, и качала головой, безнадежно мечтая о краске, которая не получалась.
Теперь ее мать умерла.
– «А теперь умерла и мать».
Кира вздрогнула и очнулась от своих воспоминаний. Кто-то произнес эти слова. Она прислушалась.
– «Есть даже основания думать, что болезнь ее матери представляла опасность для остальных. И женщинам нужен тот участок, где стояла их хижина. А бесполезная девчонка не нужна. Она не выйдет замуж. Она же калека. На нее тратится место и еда, она портит наших послушных детей, рассказывая им свои истории, учит их играм, и они шумят и мешают работать».
Заседание тянулось. Повторялись обвинения Вандары, и защитник вновь и вновь ссылался на поправку, которая допускала исключения.
Кира заметила, что тон его изменился. Совсем чуть-чуть, но разницу она уловила. Что-то произошло между членами Совета Хранителей, пока они были на обеде. Вандара беспокойно ерзала на своей скамье, и Кира поняла, что ее обвинительница тоже заметила эту перемену.
Кира, сжимая свой лоскуток-талисман в кармане, неожиданно почувствовала, что он вновь стал теплым и приятным на ощупь.
В тех редких случаях, когда у нее было свободное время, Кира часто упражнялась с остатками цветных нитей и по мере того, как ее удивительный дар развивался, чувствовала все бо́льшую силу в кончиках пальцев. Она использовала кусочки ткани из ткацкой артели. Ей это позволяли. Она специально попросила разрешения уносить обрезки ткани к себе в хижину.
Иногда, когда ей нравилась вышивка, она показывала лоскуток матери, и та в ответ быстро и одобрительно улыбалась. Но чаще всего Кире не нравилось, что получалось, это были неровные ученические работы; она их выбрасывала.
Тот лоскуток, который она сейчас держала в правой руке, она вышила, пока мать лежала больная. Беспомощно сидя подле умирающей женщины, Кира снова и снова наклонялась, чтобы поднести чашку с водой к ее губам. Она расчесывала ей волосы, растирала холодеющие ноги и держала дрожащие руки, зная, что больше ничего не может сделать. Пока мать беспокойно спала, Кира разложила разноцветные нити в своей корзинке и с помощью костяной иглы начала вышивать лоскуток. Это ее успокаивало и помогало скоротать время.
Нити пели. Песня состояла не из слов и нот, это была пульсация, дрожь, отдававшаяся в руках так, словно бы нити жили своей жизнью. Впервые ее пальцы не направляли нити, а сами следовали за ними. Она закрыла глаза и просто чувствовала, как иголка протыкает ткань, еле успевая за торопящимися, вибрирующими нитями.