— Кто орет, кто работает, кто вид делает... Вчера на участке Руленкова... Взорвали ребята метров сто пятьдесят, надо быстро подчищать, отжиг пускать. Вижу, человек восемь — десять копошатся понемногу. «Где старший», — спрашиваю. Показали за ручей в кусты, мол, проветриваются. Пошел искать. А там в тенистых местечках парочки приютились, кто обнявшись, кто пока еще скромно... Нашел старшего, этакого боровка с первой проседью, лежит после усиленной мужской р-работы рядом с девицей мутноглазой, толстой, с искусанными мошкой голыми ногами. Фляжка валяется пустая, коньячком пахнет. «Встать», — крикнул. Думаешь, вскочили?.. Мужик, правда, промолчал, а девица возмутилась: «Ходят тут всякие, подглядывают!» Будто я в ее спальню ворвался. Да как-то и в самом деле стыдно, противно стало...
— И куда вы их?
— Пешком в лагерь — и чтобы улетели, улетучились.
— Фамилии-то записали?
— Зачем, Дима?
— Ага, понимаю. Вы сейчас это «зачем» так сказали, что я понял, точно от вас интуицией передалось: зачем наказывать? Если есть чуть-чуть совести, сами себя накажут. А всякое другое часто... как это сказать, озлобляет, что ли. Так?
— Да, надо человека доверить человеку. Больше. Если человек ведет себя прилично потому только, что боится наказаний, — это не человек. А пожары, Дима, нужно тушить водой с воздуха, это доказано, и выливать не полтора-два кубометра, а десятки. Вода в тайге всегда найдется. Но пока не получается: нет спецоборудования, мало тех же «летающих танкеров».
— Я догадывался, теперь буду знать, спасибо.
Они затихли, понимая, что пора спать, но Дима, посопев, повздыхав, вновь заговорил, чувствуя: не спится и Корину.
— Станислав Ефремович, можно кое о чем спросить... о вашем личном?
Корин промолчал, и Дима принял это за согласие, пусть сдержанное, неохотное. Да ведь его начальник впервые сегодня и разговорился хоть как-то; потом может накрепко замкнуться, выдавливая сквозь сухие, напряженно стиснутые губы лишь нужные для дела, работы слова.
— Вы после того случая, когда погибли ваши жена и сын, стали этим... как себя называете, «спецбедом»? Извините, если очень больное задел. Да вот летаем вместе... Вы для меня первый из нелетунов, с кем бы я куда угодно полетел или пешком пошел. Честно.
— Все, Дима, вроде само собой... — Голос Корина был неожиданно свеж, он словно ожидал этого вопроса от своего молодого друга. — Первое бедствие я пережил ребенком, лет пять-шесть мне было. Горел наш дом... Сколько я видел потом, тушил пожаров, но до сих пор снится мне тот: черно-кровавое пламя, скелетом оголенные стропила, растерянный отец, дико воющая мать, беспомощные, суетливые люди... А в пятьдесят третьем, когда я служил на Курилах, северный остров Парамушир волной цунами накрыло. Нас, пограничников, на спасение перебросили. Да кого и что было спасать? Городок Северо-Курильск будто какое-то гигантское морское животное языком слизнуло. На рассвете, когда люди спали... Что там дощатые домишки японской постройки — танки смыло, суда в бухте сперва бросило на берег, а потом водоворотом перекорежило, унесло. Лишь на сопке осталось несколько строеньиц да кое-где телеграфные столбы; верхушка одного, так и вижу посейчас, накрыта рваным полосатым матрацем... И земля на месте города... Я сказал: как языком слизнуло. Нет, неточно. Содрало когтистой лапой — до глины, до скалы. Помнится, командир кричит: «Корин! Корин!..» — а я стою в отупении и не могу понять, куда подевался город, люди... С того времени всю службу и после, когда учился в политехническом, все думал, говорил себе: стихию надо понять. Стихию в человеке, стихию вне человека.
— Понятно, Станислав Ефремович. Вот еще о чем хочу спросить: теперь все про экологию говорим, которую, так сказать, совместными техническими успехами нарушили. Но ведь она, экология, вроде бушевать, возмущаться начинает?
— Мы это видим, ощущаем, Дима.
— Меня Вера просвещает. Вот, говорит, послушай. Пожары когда-то были полезны лесам — обновляли, омоложали их. А загорались леса от молний. Как она научно выразилась, средний оборот огня составлял пятьдесят — сто лет, и за это время лес успевал подняться. Но пришел человек добывать «хлеб культуры», иные продукты цивилизации. Лес стал загораться от спички, костра, папиросы, искры паровоза и даже брошенной бутылки: сфокусирует солнечные лучи в жаркий день — загорелся сухой подстил... И выходит — пришел, увидел, победил, но не торопись победе радоваться: она — пиррова. Даже такое придумала: «пиррова служба» — все эти лесоохраны, водоохраны, звероохраны...
— Молодец, Вера! Небось ухаживаешь, Дима? Как успехи?
— Никак. Она вас любит.
Сказав это, Дима осекся, притих. Удивленно, вроде чуть досадливо хмыкнув, замолчал и Корин.