Отсюда до моих «Жигулей», оставленных на обочине шоссе, было не менее шести-семи километров. Ай, бабка! Крутила, вертела, все выпроваживала меня, похихикивая, из лесу и даже словцом не намекнула, что идем в обратную сторону: с провожатым интересней, веселей! А сейчас бодренько поспешает к своему дому или уже сидит у горячей печки. Тут, видать, недалеко деревня, вон парень на «Беларуси» пашет косогор, упрямо так, увязая колесами, наполовину высунувшись из кабинки, словно ему не менее жарко, чем мотору.
Сквозь дождевую хмарь я приметил впереди, у края дороги, грузную «Волгу» старого выпуска. Осенила мысль: «Может, подвезет меня к моим колесам брат автолюбитель, ему все равно по пути?..» Приблизился. На переднем сиденье усатый, с багровой шеей хозяин ел курицу, выбрасывая кости на траву бровки; позади, среди сумок и узлов, дремала свежелицая, по-цыгански разряженная женщина.
— Извините, — сказал я, — не могли бы вы...
Хозяин резко обернулся, перестал жевать; не закрыв рта, отшвырнул куриную ногу, включил мотор и так рванул машину, что из-под колес выплеснулись струи грязи и песка. Укатил, умчался.
Я понял: человек испугался меня. Еще бы! Из леса выполз к нему некто мокрый, истерзанный, нагруженный ведром и сумкой, с ножом в руке (я позабыл спрятать ножик!). Сценка — ничего себе, для детектива! И все же меня разозлила трусость багрового усача, хозяина грузной «Волги»: стервец этакий, наверно, товар прет из московских магазинов, чтобы перепродать где-нибудь!
Но пришлось остыть, успокоиться. К тому же дождь густел, промозгло холодала необогретая земля. Я решил спрятать ведро и сумку-майку в ольховый куст у дороги, идти налегке, а затем вернуться на машине и взять свою добычу.
Шел по шоссе, изредка «голосовал» проносившимся в водяном вихре автомобилям — никто не брал одиноко бредущего подозрительного пешехода: куда он, почему, зачем в такую непогодь?.. — и думал то о больном друге, к которому сегодня уже не поеду, то о сбежавшей старухе: небось посмеивается хитро над «антиллегентом в импыртном костюме», а сама сухой, чистенькой (так мне навязчиво виделось) пробежала сквозь мокрые леса и теперь, ласково воркуя, жарит подвыпившему сынку-моряку грибы с картошкой; и еще о том, что для полного комитрагизма мне не хватает только одного — исчезнувших, угнанных «Жигулей».
Машина, однако, была на месте; впервые, пожалуй, с такой радостью и поспешностью я влез в нее, как под крышу родного дома, завел мотор, включил печку и сидел, съежась, пока не согрелся.
Обратный путь до ольхового куста одолел в несколько минут, выскочил взять грибы... но под кустом было пусто. Да, пусто. Лишь примята трава и валяются два выпавших говорка. Украл кто? Подшутил?.. Не тот ли парень, что и сейчас пашет косогор у проселка?
Подойдя к нижнему краю поля, я помахал рукой. На развороте парень остановил трактор. Я рассказал ему о пробежке по лесу, пропавших грибах. Парень рассмеялся, тряхнув мокрой белобрысой шевелюрой.
— Ну, бабка! Смотрю, прет корзину, ведро, сумку через плечо... Подумал еще: продуктами московскими загрузилась, что ли? Во краля в болотных сапогах! Выследила, выждала, обворовала!
— А деревня далеко? — спросил я, соображая: не отыскать ли мне старуху для продления нашего интересного знакомства?
— Да тут три деревни, два села...
— Вы шеф?
— Шеф.
— Вот и она меня как шефа использовала.
— Точно!
Мы посмеялись под неугасающим колючим дождем, посреди непроглядно холодного пространства, и я поехал в город, домой.
ДЕД АВДЕЙ И АЛИНА Рассказ
1
Сперва ее возили в коляске, потом учили ходить, продев ремешки под руки и держа за спиной поводок; вскоре она сама уже переставляла пухлые ножки в мягких сандалиях; и вот ее привели в сквер на песочницу, дали в одну руку пластиковое ведерко, в другую — лопатку и приказали играть здесь, никуда не уходить из маленького сквера у большого дома. Девочка хотела заплакать, потому что впервые осталась без мамы, а дети, строившие песчаные нелепые башни и шпили, были старше ее и сразу отвернулись, будто она совсем чужая в сквере и живет где-то в другом квартале. Она уже поднесла кулачки к глазам, надула губы, вздохнула тяжело, но услышала хриплый, спокойный голос:
— А плакать не будем, ладно?
Она чуть опустила кулачки, глянула вверх и немного в сторону: на скамейке сидел, как-то весь подпершись палкой — грудью, бородой, руками — очень старый дед, лохматоволосый, почти без лица, виднелся лишь лоб, сморщенный, точно кора неживого дерева, да чуть светились непонятного цвета глаза: мокрые просто и сизоватые слегка, если хорошо присмотреться.