Мне сказали, что человек с Кочкарского рудника, который нас встретит, говорит по-английски, но, когда мы познакомились с ним у поезда, обнаружилось, что он ни слова не знает ни на английском, ни на одном другом знакомом мне языке. Это был венгерский коммунист, один из множества последователей венгерского коммунистического лидера Белы Куна, приехавших в Россию после поражения большевистского режима, на короткое время установленного в Венгрии после войны. Он показался мне довольно неприятным типом, и дело было не во внешности. Это впечатление усилилось, когда день проходил за днем, а он все твердил, приводя тот или иной довод, что выехать на рудники нет возможности. Однажды он сказал, что дороги непроезжие, потом сообщил, что мост разрушен.
В Свердловске нас поселили в гостинице, значительно менее приятной, чем в Москве, и такой же дорогой; но в этом случае мне приходилось платить за себя и семью. Поэтому я становился все более нетерпелив из-за долгой задержки и, наконец, сказал венгру, что, если мы не уедем в течение двадцати четырех часов, я возвращаюсь в Москву. Дела тут же уладились, и он сообщил, что мы можем отправляться в путь. Я оплатил огромный счет за двенадцать дней, что мы прожили в гостинице, радуясь, по крайней мере, возможности уехать.
Только два года спустя, в разговоре с помощником управляющего Кочкарского рудника, я случайно узнал, что венгр намеренно задерживал нас в Свердловске, чтобы самому развлечься ночной городской жизнью. Не было абсолютно никаких причин не выехать на рудник из Свердловска в тот же день, когда мы прибыли туда из Москвы. Этому человеку сказали привезти нас, когда мы сами того пожелаем, и выдали деньги на оплату гостиничного счета. Поручение ему дали прежде всего потому, что он притворился, будто говорит по-английски. Каждый день он телеграфировал на рудник, что мы делаем покупки и пока не хотим выезжать. А тем временем тратил деньги, выданные для оплаты наших счетов за гостиницу, на себя и хорошо провел время за наш счет.
В 1937 году, примерно в то время, когда я готовился навсегда уехать из России, советские газеты сообщили об аресте Белы Куна и многих его венгерских последователей-коммунистов. Если они все были такими, как тот человек, я удивлен, что этого не случилось с ними раньше. Но многие русские довольно простодушны, и иностранцы могли бы легко их обмануть, если бы только захотели.
В то время были в России и другие иностранцы, такие же хитроумные, как тот венгр. Они и помогли разрушить природное дружелюбие русских по отношению к зарубежным гражданам.
Этот досадный опыт помог по достоинству оценить радушный прием, оказанный нам, когда мы прибыли на рудник. Железнодорожный путь от Свердловска на юг проходит по живописной местности; весна в Западной Сибири так же желанна и красива, как на Аляске. Полевые цветы во множестве росли в степи, богато изукрашенным ковром расстилаясь по ровной земле.
Люди на руднике были дружелюбными и доброжелательными. Нас провели в огромный семнадцатикомнатный окруженный парком бревенчатый дом, который построили для управляющего французской горнодобывающей концессией до войны, где были все удобства, какие мы только могли пожелать. Нам сказали, что весь дом в нашем распоряжении, хотя у нас не было возможности обставить, отапливать, а значит, и использовать больше пяти комнат. Там была также большая застекленная солнечная веранда, выходящая в некогда обширный сад.
Природное гостеприимство русских в то время не было еще отравлено шпиономанией и организованными кампаниями, направленными на возбуждение подозрений против всех иностранцев. Мы едва успели осмотреться в нашем новом доме, как подъехали конные экипажи и нас отвезли в просторный дом управляющего рудником, который организовал для нас роскошный ужин в русском стиле, на который пригласил большинство инженеров с семьями для встречи с нами. Это было только началом целой серии званых обедов, которые продолжались более недели. Большинство этих замечательных людей не владели иностранными языками, и у наших переводчиков было много работы; моя жена нашла себе собственную переводчицу в Свердловске, которая также должна была помогать ей по хозяйству. Но кругом царило такое единодушие, что не так уж и требовалось знание языков.
Жизнь в Кочкаре летом 1928 года мало отличалась от той, которую мы вели на Аляске. Зато она здорово отличалась от того существования, которое вели в российской глубинке десятью годами позднее. Мои маленькие дочери подружились с русскими детьми и вскоре немного освоили русский язык; мы с женой начали учить русский в свободное время. У нас находилось много поводов говорить по-русски, поскольку мы были единственными иностранцами в Кочкаре и не встретили ни одного иностранца на протяжении еще полутора лет. Но люди были настолько дружелюбны, а жизнь – так приятна, что мы наслаждались ею.