В Кочкаре процесс «ликвидации» так называемых «нэпманов», или мелких индивидуальных предпринимателей и розничных торговцев, начался, но был далек от завершения; впрочем, он продвинулся достаточно, чтобы повлиять на семейные запасы одежды и товаров. В 1928 году мы не испытывали почти никаких трудностей, желая найти, что нам нужно, хотя качество большинства товаров представлялось нам скверным. Но уже в 1929 году в магазинах возникла нехватка некоторых товаров; самые успешные частники вошли в конфликт с коммунистическими властями и исчезли. Их магазины перешли к так называемым кооперативам, которые в значительной степени испортили дело.
Однако цены оставались на том же уровне, и за продукты, и за промышленные товары.
Отправляясь в Штаты, я не чувствовал никаких особых изменений в России со дня прибытия за полтора года до этого, не думал, что изменения грядут. Конечно, я знал про пятилетку, но считал ее в то время только способом ускорить индустриализацию страны; ее истинное значение оставалось неясным для большинства сторонних наблюдателей, да и для большинства русских.
У меня не было никаких проблем с поиском первоклассных американских горных инженеров для России; уже наступила депрессия, когда я прибыл в Нью-Йорк. Однако я ошибся, описывая тем десяти человекам реальные, как я считал, условия в России. Поскольку я покинул Москву всего лишь несколько недель назад, они, разумеется, считали, что я знаю, о чем говорю, и я сам так считал. Я рассказывал, как легко в России прожить в рудничных городках на триста рублей в месяц; уверял их, что можно покупать хорошую еду в большом количестве за низкую цену; в магазинах тканей и одежды приличный ассортимент товаров.
И что же — я вернулся в Россию, с теми людьми, которых убедил подписать контракт на два года, и все там изменилось настолько, что я почти ничего не узнавал. Коммунисты начали свою вторую революцию, и ввергли страну в хаос, из которого она по сию пору не выбралась.
Я оказался посреди величайшего общественного переворота в истории, как его назвали компетентные люди, но мне не хватало подготовки, как я уже сказал, чтобы понять, что именно происходит, за исключением самых очевидных деталей.
И могу подтвердить, что замешательство в моей голове было не меньше, чем в головах большинства советских граждан, с которыми я встречался.
Как будто землетрясение поколебало основы привычной жизни. Мои старые знакомые в Кочкаре ходили ошеломленные, как бы не представляя, что ударило по ним. Обычная деятельность рудника пошла прахом; лавки, рынок, деньги и частная жизнь — все было полностью другое.
Было ясно, прежде всего, что Россия вступила в период галопирующей инфляции, как происходило в Германии несколько лет назад. Когда я покидал Кочкарь, на один рубль все еще можно было купить четырех молодых цыплят, или сотню огурцов, или сотню яиц, или двадцать арбузов, или шесть фунтов мяса. Рынки ломились от разного рода продуктов, включая завезенные апельсины, лимоны и рыбу. В одежных и промтоварных магазинах еще предлагали широкий выбор импорта.
За те несколько месяцев, что меня не было, цены стали совершенно неуправляемыми. Масло, которое стоило пятьдесят копеек, то есть полрубля, за килограмм, теперь продавали по восемь рублей (на сегодняшний день масло наихудшего качества уже продают за шестнадцать). Яйца, стоившие рубль за сотню, теперь были по рублю штука. До этого мы могли купить полную телегу картофеля за пятнадцать рублей, а теперь должны были платить двадцать рублей за ведро.
Могу себе представить, что думали американские инженеры, приехавшие со мной в Россию.
Я им рассказывал, что можно прожить на триста рублей в месяц, а было очевидно, что им и на тысячу не прожить. Должно быть, они решили, что и все остальное я также сочинил. Рассказывал, что в магазинах относительно большой выбор товаров — они обнаружили пустые прилавки. Рассказывал, что много дешевой еды — они обнаружили низкокачественную, и ту в дефиците, да еще по высоким ценам. Крестьянский рынок в Кочкаре, где я однажды видел за один раз не меньше полутора тысяч телег, полных разнообразными продуктами, сократился до полудюжины жалких возов с унылыми крестьянами.
Так много всего происходило одновременно, что никто из окружающих, казалось, не осознавал, что творится. Мои знакомые были слишком заняты и утомлены и не задумывались о происходящем. Хлопоты о том, чтобы достать достаточно еды и одежды для себя и своей семьи, становились все труднее с каждым днем и отнимали большую часть энергии и времени. Промышленность, кроме того, подстегивали все быстрее, таким темпом, что ни у рабочих, ни у служащих не оставалось сил.
Все газеты, книги, журналы и радиостанции в стране контролировало правительство, которое в свою очередь контролировали коммунистические политики. С помощью всех средств массовой информации коммунисты выкрикивали все те же объяснения того, что происходит. Большинство людей вокруг меня либо принимали эти объяснения на веру, либо помалкивали, если у них имелись сомнения, как и сегодня.
Оглядываясь на этот период, в свете того, что я позже узнал, думаю, что в то время единственные, кто знал, что именно происходит, были коммунистические лидеры в московском Кремле.
Они разработали для себя программу, но ее настоящие цели держали в секрете, как будто генералы армии, которой предназначалось застать врага врасплох.
В этом случае «врагом» считались все группы, которые были признаны «антиобщественными», и все прочие, кто, по той или иной причине, угрожал воспрепятствовать коммунистической кампании. Генералы в Кремле собрались уничтожить все эти группировки, так или иначе.
Революция 1917 года была направлена против царской семьи, аристократов, крупных коммерсантов и домовладельцев. Она отменила частную собственность банков и железных дорог, рудников, лесов, фабрик и больших земельных владений. С точки зрения населения, это мало кого задевало. Таких людей было только три-четыре миллиона, многие бежали за границу; оставшиеся не признавались обществом, им оставалось бороться за существование, как могут, и опускаться все ниже по социальной лестнице.
Но теперь, дав стране восстановиться за несколько лет, коммунисты начали снова, на сей раз они стремились уничтожить куда более обширные общественные слои, нацеливаясь на миллионы там, где только тысячи были задеты революцией 1917 года. Самая крупная задача, что они перед собой поставили, поистине необъятная, была реорганизация крестьянства, составлявшего в то время около 85 процентов всего населения. Коммунисты начали кампанию, направленную на лишение собственности миллионов самых честолюбивых и успешных мелких фермеров — которым дали неприятную кличку «кулаки» — и реорганизацию всего крестьянства в издольщиков совхозов и колхозов, крупных ферм, находившихся в собственности или под контролем государства, с использованием сельскохозяйственной техники.
Русские крестьяне, следует отметить, к тому времени были бедны по американским стандартам; по-настоящему богатые фермеры были лишены собственности в 1917 году.
Вторая революция была направлена не только против крестьян, но и против частных торговцев, или «нэпманов», которые открывали магазины в городах и деревнях, а теперь их собственность конфисковали; против кочевников, племен, живших в степи столетиями, и других, меньших групп.
Для этой колоссальной кампании коммунистам пришлось собрать воедино все «ударные войска», что создавались двенадцать лет: мощные государственные полицейские силы, солдат действующей армии, а прежде всего молодежь, и юношей, и девушек, которых все эти годы муштровали на коммунистических идеях и научили выполнять приказы не рассуждая. Эти организованные отряды обязательно победили бы неорганизованные «вражеские» группы, которые даже не знали, что оказались на войне, пока коммунистические ударные войска не обратились против них.