Охотник - продолжал философствовать Павлов - это аристократ в человеческом сообществе. Именно он спасает людей от хищников и он, когда надо защищает свою страну и свой народ от врагов. Я думаю, что и современное общество состоит, из тех же социальных типов, что и тысячи лет назад: охотника, пахаря и пастуха.
Охотник в России всегда был аристократом в среде земледельцев, потому что охота -это занятия знати. Охотник в военное время становился воином и наоборот...
Пахарь пашет землю и вырастив урожай, собирает его. Он тихий и мирный человек. Пастух - это кочевник, путешественник. Но он так же далёк от охоты и от оружия...
На этих трёх типах держался и держится весь мир...
Спустились сумерки и мы, вдыхая прохладу подступающей ночи, задумавшись следили за бликами убывающего света, на водной поверхности...
Утром, рано, Павлов взял собак и ушёл в поля, стрелять перепелов, а я прошёл вдоль берега и буквально в ста шагах, увидел большую, сваленную в воду осину и долго наблюдал, как бобр объедал ветки её вершины, не вылезая из воды, всплескивая изредка хвостом.
... Приехав в город, мы долго разговаривали с Михаилом Павловичем, в его кабинете. Он показал мне коллекцию волчьих черепов, в одном из которых в лобной кости застряла картечина от старого ранения.
- Он так, с этой картечиной во лбу и прожил несколько лет-комментировал Павлов...
Потом он показал череп с наполовину выломанными зубами и волчий капкан со сломанной пружиной: - Это волк сделал, когда попал в капкан. Какова сила челюстей! - восхищался он и потом добавил - он этими челюстями у лося большие куски мяса вырывает, а потом гонит его, ждёт когда зверь кровью истечёт...
Вспомнили вновь о войне и Павлов с грустью заговорил: - Если бы люди знали, как страшна война?!
Я помню, стоит подбитый немецкий танк, а на гусенице догнивают намотанные на железо: руки, ноги, глаза, волосы...
Но самое жуткое - это запах гниющего человеческого мяса. На Донце погибали в один день тысячи наших солдат и лежали на нейтральной полосе, гнили, а смрад был просто чудовищный. Мы отдыхали немного только тогда, когда ветер поворачивал в сторону немцев...
Павлов вздохнул и закончил: - Если бы люди знали об этих ужасах воочию, то ни за что не стали бы воевать!..
На прощанье, Павлов подарил мне магнитофонную плёнку с волчьим воем и я вскоре, в ленинградской тайге выл вполне страшно и мои спутники в походах, невольно поёживались.
Ночной волчий вой производит впечатление на самых выдержанных охотников...
На БАМе, мой знакомый, опытный охотник, рассказывал мне, что однажды на рыбалке, на Белых Озёрах, ночью услышал близкий волчий вой.
- Я, - стесняясь улыбнулся он - подумал, что серые совсем рядом и так испугался, что лёг у костра и замотался в фуфайку, чтобы не слышать этой зловещей песни...
Он же рассказывал, о том, как его скрадывал медведь. Было это по снегу уже.
Петя - так звали знакомого, - ставил капканы на соболя, на чужом охотничьем участке. Заходил туда с утра и проверял капканы. А если надо, поправлял и сметал снег с тарелочки - насторожки.
Проверял каждые три дня. И вот как-то, возвращаясь не с того конца маршрута, рядом со своим следом увидел глубокую, протаявшую до земли медвежью лёжку. Медведь лежал мордой навстречу его предполагаемому возвращения!
А в тот день, Петя просто вернулся на тракт, короткой дорогой...
Я уже говорил, что Петя, ставил капканы на чужом участке, а за это в глухой тайге могут и убить. Всё зависело от хозяина участка...
Как-то Петя, ставил новый капкан, увлёкся, не смотрел по сторонам и вдруг заметил приближающегося человека.
- Сердце у меня оборвалось - вспоминал Петя.
- Я спрятался за дерево, а когда понял, что он меня увидел тоже, пошёл навстречу, взведя курки у своего ружья. Однако всё обошлось и мы поздоровавшись, поговорили и я извинился, что капканю на его участке. Он принял мои изменения...
Больше я капканы там не ставил...
Этот случай иллюстрирует положение вещей в тайге.
Бывают конечно озоруны, которые охотиться в чужих угодьях.
Но это иногда плохо заканчивается.
Конечно на тебя никто в суд подавать не станет. Могут просто убить или сжечь все твои зимовья. Действует старое правило таёжной справедливости: "Закон - тайга, прокурор- медведь".
В тайге иногда люди пропадают бесследно, и найти их не удаётся. Иногда это случайная смерть, иногда, неслучайная...
Но что интересно! Для опытного следопыта, особенно зимой, не составляет труда восстановить картину, произошедшего. И даже летом можно по обрывкам фактов узнать, что же произошло.
Например, иногда бывает, что медведи убивают охотника, а потом грабят зимовье и даже устраиваются в зимовье на зиму.
Несколько похожих случаев я знал по БАМу.
Хотя, конечно всё обходилось без убийства охотников. Приходят люди к зимовью, а там собаки медведя лают, который на них из избушки набежал...
Иногда у охотников сезон охоты срывается, если медведь обнаружит продукты заготовленные в зимовье на зиму и часть съест, а часть рассыплет, помнёт консервные банки, муку в грязь вывалит...
Но вороватых людей тайга не терпит и потому, они там не приживаются. Хотя в ближних от города зимовьях бывают всякие люди. Часто подростки озоруют.
А в глухой тайге люди считанные, и потому все, всё обо всех знают...
Интересная встреча произошла у меня на берегу водохранилища, с бывшим конвоиром японских пленных, валивших лес в пади Подарвиха. Там же, после Второй мировой войны, был их лагерь.
Бывший конвоир, рассказывал мне, что пленные жили по армейским законам и в этом лагере содержалась целая дивизия, около восьми тысяч человек. Командовал дивизией японский генерал. Были полки, батальоны, роты и отделения, которыми тоже командовали офицеры. Существовала круговая порука, и за побег отвечали, как на фронте - офицеры и младшие командиры.
Но побегов почти не было. Во первых некуда было бежать - кругом русские лица, сразу увидят, что чужой. Ну а в тайге страшно и холодно.
В Подарвихе, по сию пору сохранились остатки от барачных фундаментов и землянок, кое - где не вывезенный, уже сгнивший лес и даже японское кладбище...
Бывая в тех местах, я испытывал тревожное чувство, натыкаясь на остатки былой деятельности пленных.
Ведь здесь, в неволе восемь тысяч человек, жили три года. Скучали... Плакали... Умирали от болезней и от тоски... Гамма трагических чувств, навеянных несвободой и удалением от родины...
Однажды на теплоходе идущем в бухту Песчанку, я встретил пожилого уже человека, который переходя с борта на борт вглядывался в окрестности.
Выяснилось, что он служил здесь во время войны, в бригаде, которая охраняла железную дорогу и байкальские тоннели от японских диверсантов. По хребту была проделана тропа, по которой несколько раз в день проходили вооружённые караулы, в составе до десяти человек. Каждый тоннель тоже охранялся караулом. Боялись, что Япония нарушит мир и вступит в войну на стороне Гитлера.
Этот пожилой человек рассказывал, что в бригаде, была охотничья команда, которая добывала мясо, грибы и ягоды, для питания войск...
Уже после войны, когда войска были отведены с фронтов, здесь, под Байкалом, стояли воинские части, которые жили в палатках, в самых красивых местах тайги. Ими, тогда же, в тайге были сделаны прекрасные дороги...
И до последних дней, сохранился наблюдательный пункт, устроенный на громадной, трёхсотлетней лиственнице.