«брат в наших немощах, но не в наших страстях»
Джоунс попытался обойти эту цитату молчанием, но в своей следующей проповеди ему пришлось–таки дать на нее развернутый ответ. Чтобы выйти из затруднительного положения, он провел различие между плотью Христа и Его сознанием.
«Если говорить о том, что у Христа не было „подобных нашим страстей", — говорил он, — то во всем Писании сказано, что Он подобен нам и с нами по плоти… Не заходите слишком далеко. Он был рожден в подобии плоти греховной; но не в подобии греховного разума. Не впутывайте сюда Его сознание. Его плоть была, как наша плоть, но разум Его был полон „чувствованиями Христа Иисуса"… Если бы Он воспринял и наш разум, то зачем тогда апостолу нужно было бы увещевать нас: „В вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе"? Наши помыслы и так были бы таковы. Но в каком они состоянии? О, они испорчены грехом»
Довод по–своему интересный, особенно в силу того, что подобной аргументацией Джоунс фактически отрицал те самые посылки, которые лежали в основании его богословия. Он был вынужден признать, что Иисус обладал «точно такой же природой, что и наша», только в том, что касается Его плоти. Наш Спаситель был избавлен от наших страстей, поскольку не обладал падшим разумом Адама. Таким образом, Джоунс в конце концов продемонстрировал, что между Христом и прочими людьми все–таки существовала некоторая разница. Или, если говорить без обиняков, он высказал нечто противоположное тому, что пытался доказать.
Второе направление в исследовании человеческой природы Христа задала Елена Уайт в последнее десятилетие девятнадцатого века и первые годы двадцатого. В ее позиции были как важные совпадения, так и значительные богословские расхождения с взглядами Джоунса, Ваггонера и Прескотта.
Она, как и они, утверждала, что Христос действительно «облекся в нашу греховную природу», что
«Он облекся в падшую, страдающую человеческую природу, испорченную и оскверненную грехом», и что Он принял на Себя «нашу падшую человеческую природу»
Таким образом, у нас не остается ни малейших сомнений в том, что Елена Уайт была согласна с реформаторами 1888 года в том, что Христос при воплощении принял падшую, греховную человеческую природу. С другой стороны, она была однозначно против их богословской концепции, согласно которой Он был во всем подобен любому другому потомку Адама, без каких–либо различий между Ним и нами, Елена Уайт давала ясно понять, что такие различия были, причем весьма существенные. Например, в 1898 году она писала, что
«мы будем не правы, если повторим вслед за многими [включая Джоунса, Ваггонера и Прескотта], что Христос был, как все дети… Его склонность к добру была постоянным утешением для Его родителей… Он был образцом, к которому должны стремиться все дети… Никто, глядя на это детское лицо, светящееся оживлением, не мог сказать, что Христос был, как прочие дети»
Она даже высказалась о том, чем именно, по ее мнению, другие дети отличались от Иисуса. Она указывала, что дети не обладают
«врожденной наклонностью» «совершать служение для Бога» и что у них присутствует «влечение ко злу»
Тогда как Христос, как мы отмечали выше, имел «склонность к добру». Посему у Него не было тех греховных наклонностей, которые наследуют все прочие дети Адама.
Елена Уайт временами проводила вполне определенную грань между Христом и другими людьми. В 1890 году, к примеру, она писала, что Христос
«воспринял природу не ангельскую, но человеческую, во всем такую же, как у нас, только без тени греха… Его смертная природа была чистой и беспорочной… Мы не должны предаваться грубым, приземленным помышлениям и думать, по превратности ума своего, будто у Христа была склонность поддаваться сатанинским искушениям, ослабившая Его человеческую природу, и Он был подвержен тем же греховным, испорченным страстям, что и человек… Христос облекся в нашу природу, падшую, но не растлившуюся»