Вторым важным моментом в аргументации Андреасена по поводу природы Христа стало то, что он определенно преувеличил значимость этой концепции, когда назвал ее «столпом» адвентистского вероучения. Она действительно была ключевым аспектом его теологии, тогда как основатели адвентистского движения столпом ее отнюдь не считали. Когда подобного рода несогласие возникло в конце 80–х годов девятнадцатого века по поводу закона в Послании к Галатам, Елена Уайт отмечала, что
«они, судя по всему, не знали, в чем состояли наши старые вехи… У них были превратные представления о том, каковы были старые вехи»
адвентизма. Далее она указывала на период после 1844 года, когда адвентисты впервые осознали всю значимость трех ангельских вестей.
«Одной из вех в основании этой вести, — писала она, — был храм Божий, увиденный Его ищущим истину народом на небесах, и ковчег с законом Божьим внутри. Свет субботы четвертой заповеди высветил своими яркими лучами путь, по которому шли нарушители Божьего закона. Еще одна старая веха — вечная смерть нечестивых. Больше ничего, что можно было бы назвать старыми вехами, я не припоминаю. Все эти крики по поводу переноса старых вех вызваны разыгравшимся воображением»
Вполне возможно, то же самое она сказала бы и о более поздней адвентистской «вехе», касающейся природы Христа. Она и не думала придавать ей подобный статус в своих трудах, хотя многие единомышленники Джоунса, Ваггонера, Прескотта и Андреасена ставили ее во главу угла.
Третий важный момент в доводах Андреасена против «нового» взгляда на природу Христа состоит в том, что он строил свою аргументацию на апелляции к трудам Елены Уайт, подчеркивая, что члены Церкви должны сделать выбор — либо книга Questions on Doctrine , либо Елена Уайт. Таким образом, как и в случае с законом в Послании к Галатам и толкованием «ежедневной» в 8–й главе Книги Даниила, которые тоже в свое время были возведены в ранг «столпов» веры, адвентисты столкнулись с проблемой, решение которой им виделось в истолковании ее трудов. К сожалению, у каждого поколения членов Церкви появлялась своя веха «исторического» адвентизма, в отстаивании которой они пытались заручиться авторитетом Елены Уайт. Первые два конфликта разразились еще при ее жизни, и потому у нее была возможность обращаться к противным сторонам с увещеваниями не использовать ее произведения подобным образом. Думается, во время этого последнего кризиса вокруг очередного «столпа веры» она поступила бы точно так же.
Агрессивные выступления Андреасена против Церкви заставили руководство лишить его служительского звания и изъять его книги из адвентистских издательств. Подобные шаги, как и следовало ожидать, лишь придали ему ореол мученика, который, вкупе с теориями заговора, подразумевавшими «ренегатство» Генеральной Конференции и переход ее на сторону евангелических церквей, стал для адвентистов–диссидентов поводом для объединения. И хотя Андреасен незадолго до своей кончины примирился с церковными руководителями и Церковь вернула ему статус служителя, ущерб был уже нанесен.
Вокруг теологии Андреасена сплотилось множество верующих. Перфекционизм, присущий его теологии последнего поколения, был далеко не преодолен. Многие рядовые члены и значительная часть служителей продолжали исповедовать эти взгляды, несмотря на то, что прочие служители, преподаватели богословия и администраторы уже двигались в ином направлении. Одним из наиболее влиятельных защитников той версии перфекционизма, которая была присуща теологии Андреасена, был Роберт Бринсмед, австралийский адвентист из числа рядовых членов, получивший международную известность в начале 1960–х годов.
Самым влиятельным богословом, противостоявшим теологии последнего поколения Андреасена, был Эдвард Хеппенстолл. Хеппенстол сосредоточился на том аспекте церковной системы верований, который отвечает на вопрос: «Что есть христианин в адвентизме?». Исповедуя все доктринальные «столпы» адвентистов–пионеров, он выступал против андреасеновской версии «исторического» адвентизма в таких вопросах, как человеческая природа Христа и искупление. Он делал упор, как и авторы книги Questions on Doctrine, на искуплении, совершенном на кресте. Кроме того, он особо подчеркивал такие учения, как неспособность человека творить добро от себя, оправдание по вере в свете плана спасения во всех его проявлениях, невозможность для человека достичь так называемого «безгрешного» совершенства, тот факт, что Иисус не был во всем подобен детям падшего Адама, и новозаветная жизнь.