Горянин молча кивнул головой.
— И вдруг, — со злобой в голосе сказал Прохоров, — является этот Чемизов — и все прахом. — Он стукнул по колену сжатым кулаком и замолчал. Его красивое, с тонкими чертами лицо омрачилось, густые брови сдвинулись, серые глаза потемнели. — Скажи мне, Алексей Петрович, — продолжал он, — откуда этот Чемизов? Где ты достал его?
Горянин беспечно пожал плечами.
— Встретился с ним в кружке Полонского. Кого там не бывает! Разговорились, и он вдруг оказался моим товарищем по гимназии. До пятого класса шли вместе, а там он в юнкерское перешел. Вот и все. Где он был по сие время — не знаю, что он и кто он — тоже. Живет хорошо, видимо, обладает средствами, холост и, главное, занимателен…
— Черт знает! — возмутился Прохоров. — Ты вводишь его в свой дом, со всеми знакомишь…
— Ревность? — засмеялся Горянин. — Да отчего же не ввести мне его в дом? Он вполне приличен, интересен, знает массу анекдотов. К тому же в нем есть что‑то таинственное.
— Вот-вот! Елена Семеновна убеждена, что это — необыкновенный человек, — сказал Прохоров.
— Моя Евгения Павловна — тоже, — подхватил Горянин. — Он у нас раза три в неделю бывает. А согласись, — сказал он, смеясь, — тогда, вечером, он всех занял?
— Простой опыт гипнотического внушения, и попался ему дурачок Хрюмин.
— Ну, мы бы и этого не сделали.
— Потому что не фокусники, а если бы и сделали, то не для увеселения публики…
— Ну, ты совсем взбесился! — пожав плечами, воскликнул Горянин и встал. — Пойду в канцелярию, почитаю дело. До свиданья! Заходи!
— Зайду, — Прохоров задержал руку Алексея Петровича, — а про Чемизова этого я наведу справки. А?
— Наводи, коли охота есть, — и Горянин, кивнув головой, вышел.
Прохоров опустил голову и задумался.
С год тому назад он познакомился с Еленой Семеновной Дьяковой и полюбил ее. Она не отклоняла его ухаживания, появлялась с ним и на вечерах у знакомых, и в театре, и на выставках, позволяла касаться интимной стороны жизни и вдруг сразу словно отрезала — с того злополучного вечера у Горянина.
Если бы это случилось сто лет тому назад, Прохоров просто зарезал бы этого Чемизова. А теперь…
Прохоров вздохнул, встал и уныло побрел по коридору.
«Сегодня же увижу ее и объяснюсь», — решил он и вдруг ободрился.
Дома он пообедал, отбыл свои приемные часы, к восьми часам вечера оделся и поехал к Дьяковой. Горничная встретила его и, не растворяя двери, через цепочку сказала:
— Барыни дома нет. Уехали в театр.
— Одна?
По лицу горничной скользнула чуть заметная усмешка.
— С Григорием Владимировичем. Они теперь завсегда с ними ездят.
У Прохорова закружилась голова.
— Кланяйся барыне, скажи, что я был, — проговорил он, стараясь казаться равнодушным, и стал спускаться с лестницы.
На улице он очнулся. Тоска охватила его жгучей болью.
— О, черт! — вслух произнес он. — Не гоняться же мне за нею.
Вдруг он услышал возглас: «Сергей Филиппович! Наше вам!» — и, подняв голову, увидел купца Авдахова, которого однажды защищал в суде.
— Савелий Кузьмич, здравствуйте! — сказал он.
— Вот рад‑то! — воскликнул Авдахов, запахнув дорогую шубу. Его лицо лоснилось, глаза маслились, губы затягивала блаженная улыбка, и только теперь адвокат заметил, что купец немного пьян. — Вот рад‑то, — повторил тот. — Вы куда изволили?
— А никуда, так…
Авдахов восторженно всплеснул руками и завопил:
— Ловлю, коли так, не выпущу. Едем с нами! Уж и угостим же мы вас!.. Сегодня вы — мой… Егор! — крикнул он. — Ходи сюда!
Прохоров оглянулся и увидел, как из широких саней, запряженных парой под синей сеткой, стал выходить крепкий, коренастый мужчина в дорогой шубе и бобровой шапке.
— Егорий! Вот друг, — крикнул Авдахов, — господин Прохоров, адвокат… Меня спас, всему научит. Зови с нами! Это, — сказал он Прохорову, — мой кум, Егор Егорович Семечкин, купец из Саратова. Тоже по хлебной части.
Семечкин протянул руку Сергею Филипповичу и сказал:
— Сделайте честь! Не побрезгуйте!
Прохоров был рад забыться.
— С удовольствием, — согласился он и через минуту сидел в санях против купцов-приятелей.
— В «Самарканд»! — крикнул Авдахов своему кучеру.
Сани двинулись и понеслись по снежным улицам.
А в это время Дьякова переживала давно забытые чувства.
На сцене знаменитый артист в костюме Демона пел свою песню Тамаре, и мягкие звуки ласкающей струей вливались в душу Елены Семеновны. У своего локтя она чувствовала руку Чемизова, и от его прикосновения острая дрожь проходила по всему ее телу.