Я кивнула — да, помню. Старик рассказывал об этом на нашей предыдущей встрече. После короткого следствия его признали троцкистским вредителем и определили в Ухто-Ижемский исправительно-трудовой лагерь, находившийся в республике Коми, в поселке Чибью, который впоследствии превратился в город Ухту. Когану крупно повезло попасть в оборот с первого курса геофака. Случись это полугодом раньше, он загремел бы по общему маршруту — на лесоповал или в рудники. А так сразу заделался аристократом — в геологоразведку, искать нефть и асфальтиты.
— Так вот, — тихо сказал старик. — В начале сорок четвертого начальник нашей поисковой группы был арестован за вредительство. А с ним, как водится, выдернули с поля и всех остальных. Вернули в Ухту и раскидали по разным лагпунктам. Я попал на спецзавод, почтовый ящик 3179. Это было страшное место. Верная смерть. От поэзии.
— От какой поэзии? — хмыкнул Боря. — Вас что там — Лебедевым-Кумачом насмерть зачитывали? Или Исаковским? Или…
Старик остановил его движением руки и приосанился.
— Поэзия — та же добыча радия, — продекламировал он. — В грамм добыча, в год труды…
— Значит, Маяковским, — догадался Борис. — Не такая уж страшная смерть…
— Прекратите паясничать! — рявкнул старик, немного помолчал и снова повернулся ко мне. — На спецзаводе добывали радий. Вы знаете, что такое добыча радия из воды? Хотя откуда вам знать… Да и никто уже сейчас так не добывает — слишком дорого. Но при Сталине, когда жизни зеков не стоили ничего…
Он несколько раз прошелся по комнате из конца в конец. Я не знаю, много ли правды в его последующем рассказе, но это и не столь важно — по крайней мере, для моих целей. Со слов старика выходило, что во второй половине двадцатых годов рядом с поселком Чибью забурили нефтяную скважину, но вместо ожидаемой нефти на поверхность хлынула вода, причем вода радиоактивная. Она содержала ничтожный, но вполне реальный процент солей радия.
Пригодными для добычи считались тогда месторождения Канады и Конго с выходом одного грамма продукта на пять тонн руды. Это чудовищное соотношение и поразило в свое время пролетарского певца-футуриста. Любопытно, что сказал бы Маяковский о том способе, который практиковался в Ухтижемлаге? Для получения того же результата — одного грамма радия — на ухтинском спецзаводе требовалось переработать в пятьдесят тысяч раз больше сырья — двести пятьдесят тысяч тонн радиоактивной воды! На один грамм вещества — четверть миллиона кубометров!
Акведуки подводили воду от десятков скважин в приемные желоба огромных отстойных чанов. Затем концентрат отцеживался допотопными фильтрами из мха и опилок, обрабатывался в муфельных печах и центрифугах. После многоступенчатой кристаллизации миллиграммы конечного продукта запаивали в стеклянные ампулы.
— Почти всё там было из дерева, — говорил старик Коган по дороге из угла в угол. — Всё — трубы, чаны, корпуса. Дерево накапливает радиацию. Но сталь не выдерживала этой воды, разрушалась моментально. Быстрее людей. А люди… люди… видели бы вы…
Он покачал головой.
— В этом тоже евреи виноваты, Эмиль Иосифович? — мрачно спросил Борис. — Ну, выкладывайте, выкладывайте… Я ведь вижу, у вас и тут заготовлен какой-нибудь Фельдман.
Коган яростно всплеснул руками.
— Представьте себе! Только не Фельдман, а Ферсман! Профессор! Академик! Рапортовал о победе советской науки. Над нами, мол, западные коллеги смеялись: невозможна, мол, добыча при такой концентрации. А мы вот доказали — при советском строе все возможно! Все! О цене он, правда, умалчивал, сволочь… А детально разрабатывал эту технологию — знаете кто?
Тяжело дыша, он стоял перед нами. Мы с Борисом молчали.
— Инженер Гинсбург! — завопил старик. — Мне нужно, чтобы вы поняли. Гинсбург! Они же весь край отравили, мерзавцы! Потом из этих досок школы строили, детские сады! Вы слышите?! Преступная ваша нация!
— Так, — сказал Борис, вставая. — Знаете, Эмиль Иосифович, мне это надоело. Всему есть предел. На этой мажорной ноте мы и закончим, если не возражаете. А если и возра…
— Подождите, — остановил его старик Коган. — Сядьте, я вас очень прошу. Я ведь не об этом вовсе хотел рассказать. Это так, вступление. К чему-то очень важному. Мне нужно, чтобы вы поняли. Пожалуйста.
Видно было, что он и в самом деле опомнился и сожалеет о своем явно незапланированном взрыве.
— Ну, не знаю… — Борис пожал плечами и посмотрел на меня.
— Сядь, Боря, — сказала я.