Здесь старик Коган в очередной раз отвлекся на серию гневных тирад и ругательств. Это выбило меня из режима мыльной оперы, и я спросила, нельзя ли посмотреть на фотографию Густава.
— Конечно!
Старик открыл ящик стола и вынул картинку в рамке. Со снимка на меня смотрел молодой коренастый блондин в эсэсовской форме. Но мое главное внимание привлекла не эта форма и не нарукавная повязка со свастикой. Фашист на фотографии даже отдаленно не походил на старика Когана — ни ростом, ни лицом, ни фигурой. Требовалось поистине больное воображение, чтобы признать его братом-близнецом моего собеседника.
— Ну как? — благоговейно спросил Коган, заглядывая мне через плечо. — Похож, не правда ли?
— Как две капли… — я с трудом поймала себя за язык, успев заменить кашлем не подходящее для продолжения разговора слово. — Кхе-кхе… Простите… Как две капли воды. И одет по тогдашней моде. Разве в Финляндии размещались части СС?
Старик многозначительно покачал головой.
— Вы правы, частей СС в Финляндии не было. К сожалению, отец недооценивал Гитлера. Они так и не стали друзьями. Слишком разные люди. Не забывайте: речь идет о потомственном аристократе, бароне, свитском генерале. Даже мужество и личное обаяние германского лидера не смогло растопить лед великосветских предрассудков. Увы… — Коган тяжело вздохнул, но уже в следующее мгновение лицо его просветлело. — Зато Густаву ничто не мешало боготворить Гитлера. Они познакомились во время финского визита фюрера. Густав отпросился у отца и уехал в Германию. Гитлер любил его как сына.
— Количество и качество ваших отцов, Эмиль Иосифович, умножается от часа к часу, — не удержалась я. — Этак мы скоро дойдем до Богдана Хмельницкого, Торквемады и Амана. Вы не пытались проанализировать их фотографии на предмет фамильного сходства с вами и с Густавом?
Старик Коган горделиво выпрямился.
— Изволите смеяться? — с достоинством произнес он. — Смейтесь сколько вашей душе угодно. Мне нужно, чтобы вы поняли. Я говорю о фактах. Что касается моего брата, то да — он был убежденным нацистом. Сражался в доблестных рядах ваффен СС, в дивизии «Шарлемань», бок о бок с французскими братьями. В той самой дивизии «Шарлемань», которая почти полностью полегла, защищая Берлин. Честь для этих людей была дороже жизни!
— Так он погиб?
— Не знаю, — пожал плечами старик. — Следы его потерялись именно тогда, в апреле сорок пятого. Может, и погиб. Но сердце мое подсказывает иное. Понимаете, Густав продолжает разговаривать со мной по ночам. Возможно, он еще живет где-нибудь в Аргентине. Я все время навожу справки, но пока безуспешно…
Он снова стал стучать себя в лоб кулаком, и я поняла, что сейчас последует новая порция ругани. Так оно и случилось.
— Дура! Дура! Жидовская подстилка! — кричал старик Коган. — Ну зачем, зачем она вернулась к этому мерзавцу? Я мог бы быть рядом с Густавом…
— Подождите! — перебила его я. — Вы жалеете о том, что не надели форму СС? Сейчас, зная о Катастрофе, об уничтожении шести миллионов ваших…
Я вынуждена была остановиться, потому что Коган прервал меня густым нечленораздельным ревом. Тело его напряглось, кулаки сжались, глаза налились кровью; он выл, как противовоздушная сирена. Вообще-то я отнюдь не трусиха, но в тот момент перепугалась до смерти. Колени мои дрожали, я просто сидела и широко раскрытыми глазами смотрела на верещащего Когана, с трепетом подготавливая себя к любому возможному продолжению — к смерти, к параличу, к обмороку, — причем все это в равной степени могло произойти и с ним, и со мной. Наконец сирена оборвалась, и старик стал понемногу выплевывать слова вперемежку со слюной.
Он вопил, что никакой Катастрофы не было, а если и была, то евреи сполна заслужили эту кару в наказание за геноцид немцев-меннонитов и за «прочие жидовские пакости». Он кричал, что истинной катастрофой стали не Аушвиц и Треблинка, а то, что Гитлеру не позволили завершить начатое — стереть с лица земли «этот подлый народец». Он ловил ртом воздух и хватался рукою за грудь. Он пенял мне за то, что я осмелилась поставить его на одну доску со своими грязными соплеменниками.
— Я не ваш! — шипел он, упирая на последнюю букву. — Я не еврей! Я не Коган! Мой отец — шведский аристократ. Моя мать… мать…
Старик Коган осел на кровать и спрятал лицо в ладонях. До меня доносилась лишь его безумная скороговорка.