…Со смертью матери семья дала трещину. Мы все, кроме Феликса, жили под одной крышей, но дома не получалось. Томились по разные стороны фанерной перегородки две молодые семьи – Молодцовы и Удиловы. Пытался вжиться в богему тридцатилетний слесарь-сборщик Юрка. Я учил уроки и ходил заниматься боксом в «Буревестник». Отец стучал на машинке письма старым друзьям и пытался, как прежде, устраивать по выходным семейные обеды. Получалось плохо. Приходил Феликс, отец, в белой рубашке с галстуком пытался шутить, вспоминал веселые истории, усердно требовал попробовать огурчики, грибную подливку, которую любила мать, зятья молчали, сестры избегали встречаться глазами, и о прошлых дружных застольях напоминали лишь белая скатерть с синими драконами, хрустальные подставки под ножи и вилки и высокая ваза с сухими цветами в центре стола.
С небольшого портрета на стене строго смотрела на нас мать – с молодым, незнакомым мне лицом и орденом «Материнской славы» на лацкане жакета.
Потом уехали Молодцовы. Закончив училище, укатил на бесконечные гастроли Юрка. Поступил на заочное в Горный и стал мотаться по северным командировкам я. Феликс появлялся редко, и отец с апреля по ноябрь жил на даче, оставляя квартиру Удиловым, у которых родился второй сын.
Обеды тихо прекратились.
От семьи остались одни осколки.
Иногда сестры привозили отцу внуков, жили не подолгу на даче, копались в огороде, но лада не получалось. Почему? Ведь в погребе уживались?..
Возвращаясь из командировок, я чувствовал себя в квартире лишним. В нашей с отцом комнате сушилось белье племянников, стол был завален коробочками Удилова, а сам Удилов с притворным удивлением сообщал мне утром, как ночью они все проснулись от страшного грохота и только потом догадались, что это я хлопал дверьми, вставая в туалет. «Ты представляешь! – Никола округлял глаза и поднимал брови: – Вдруг как загремит: «трах-тах-тах!» Верочка даже вздрогнула…»
Я ехал к отцу и жил до следующей командировки на даче.
Мы выкапывали картошку, сгребали влажные листья, ходили в лес, а по выходным отправлялись на кладбище – заменить цветы в банках и смести хвоинки с дорожки. Весной отец поил меня чаем с пахучими смородиновыми почками, а осенью жарил грибы с картошкой. И еще я знал, что люблю своего отца. И не знал, что потом мне будет пронзительно не хватать его – с годами все больше и больше.
Тогда я побаивался за отца и просил его не тянуть с переездом в город. Отец отмахивался: не надо за него волноваться, он еще крепкий, а здесь, на свежем воздухе, и совсем чувствует себя молодцом. Пенсия – максимальная, обедать он ходит в привокзальный ресторан или кафе возле залива, белье сдает в прачечную, газ рядом, картошка своя… Недавно вот приезжал Вася Шепотьев – друг юности из Тамбова, и они с ним славно выпили по рюмочке… Так что есть еще порох в пороховницах.
Потом, через много лет, когда отца уже не стало, мне попался в руки его блокнотик той поры.
Страница за страницей отец размашистым почерком перечислял, что нужно убрать с улицы в дом, что отвезти в Ленинград, что закрыть и отключить, куда поставить на зиму банки с грибами и кастрюли с капустой. Я думал, что читаю отцовскую памятку самому себе, пока не дошел до дважды подчеркнутой надписи: «Обязательно! В случае моей смерти позвонить…» – и шел недлинный список телефонов.
И на последней страничке: «Хоронить без слез. Рядом с мамой.
Ваш отец».
Тогда же я верил – или хотел верить? – в относительно благополучную жизнь отца и продолжал ездить на Север.
Вскоре отец прислал мне в Мурманск письмо, в котором спрашивал, пойму ли я его правильно, если он сойдется с одной пожилой женщиной, чтобы вместе коротать старость. Нет, он не забыл мать, просто он видит, что я уже взрослый, стою на ногах, остальные дети тоже взрослые, у них свои семьи, а одному ему тяжеловато. Невесело как-то. Поймешь ли ты меня правильно, сын?
Я ответил, что пойму его правильно.
Так через семь лет после смерти матери у отца появилась Полина Ивановна. Отцу оставался год жизни…
Вера настирала и нагладила отцу белье, помогла собрать чемоданы, и Удилов отвез их на Красную улицу, где в просторной комнате с окнами во двор тихо жили Полина Ивановна – одинокая женщина, похоронившая двух мужей.
Теперь в гостях у отца бывал только я; сестры как-то затаились и, когда по весне отец с Полиной Ивановной поселились на даче, хором заговорили о ее видах на нашу избушку и отцовскую пенсию. Они вроде даже помирились на этой почве и попытались втянуть в компанию по осуждению Полины Ивановны и Феликса, но тот послал их подальше и сказал, что они должны благодарить бога, что отец устроил свою старость и у него есть кому сходить за лекарствами. «Вы же, засс…, не сходите! – долбанул их Феликс и посоветовал прочитать «Короля Лира»: – Только в переводе Маршака…»