Руководит строительством профессионал Молодцов. Но без старейшины рода он не принимает ни одного решения.
– Ну что, лысая голова, – Саня кладет руку на плечо Феликса, – из чего будем стяжки делать? – И по-хоккейному подталкивает его бедром.
– Тихо ты, бугай тамбовский, – улыбается Феликс, но не отходит. – Уронишь старика…
Феликсу сорок пять, и Молодцова, который на шесть лет его младше, он называет салагой. Но говорит, что наш салага на правильном пути. Бог дал ему ясный инженерный ум и умение работать с людьми. Уже сейчас Молодцов большой человек в своем тресте, и строит он не конвейерные пятиэтажки, будь они неладны, а уникальные промышленные объекты. Феликс считает, что наш зять будет расти и дальше, потому что он толковый мужик и не лизоблюд. А лизоблюды никогда высоко не поднимаются. Так, могут быть временные взлеты, но жизнь ставит всех на свои места. У Молодцова кабинет, секретарша и служебная «Волга». Но Саня молодец – каждое утро он надевает сапоги, ватник и, не доверяя сводкам, сам идет по объектам.
– Решать надо, мозговой центр, – напоминает Молодцов про стяжки. – Брусок поставим или сороковку?
Феликс задумчиво ходит меж штабелей и заглядывает под листы рубероида.
– Сороковку жалко, – хмыкает он. – Она нам на пол в бане сгодится…
Удилов беззвучно смеется. Не соскучишься, дескать, с этим Феликсом. Еще дом не готов, а он – баня… Фантазер.
Молодцов с улыбкой следит за движениями Феликса. На баню он пока никак не реагирует.
– Я думаю, надо поставить брусок! – Феликс вопросительно смотрит на Молодцова.
– Правильно. Я тоже так думаю. Тимоха, любимый брат моей жены! Где ты там? Тащите с Николой бруски, размечать будем. – Он достает рулетку и подмигивает Феликсу: – Люблю нашего профессора за размах! Эх, попаримся!..
Вечером мы пьем в избушке чай, сушим замерзшую одежду и говорим о нашем строительстве. На улице темно, ветер хлeщет снегом по стенам, а у нас потрескивает закопченная печка, и шипит на плите чайник. И мы замечаем, что уже не так сквозит по полу, как раньше, – сруб, который мы с Николой сегодня конопатили, защищает домик от ветра.
Феликс закуривает и говорит, что неплохо бы прибрать асбоцементную трубу, которую он заприметил утром на станции. Валяется там без дела, а нам бы пригодилась. Культурная такая труба метра на три. Никто и не заметит, если взять потихонечку. Строители, наверное, забыли.
Феликс ни к кому не обращается, но поглядывает на Удилова, который мерно шевелит челюстями, дожевывая бутерброд. Никола настораживается. Он сглатывает, вытягивает шею и замирает, прислушиваясь.
– Пустяковое дело, – небрежно говорит Молодцов. – Тимоха с Николой справятся. Женам звонить пойдут и на обратном пути прихватят. Метра три, говоришь?
– Да, метра три, – Феликс делает губы бантиком, чтобы сдержать смех, и встает из-за стола: – На санках мигом припрут…
Никола медленно слизывает масло с пальца. Он уже втянул голову в плечи и, кажется, даже прижал уши.
Я говорю, что как бывший вожак октябрятской звездочки не могу воровать трубу. И вообще такой поступок не вяжется с моим представлением о прекрасном.
– Зачем воровать! – осуждающе говорит Феликс. – Не надо воровать. Соприте потихоньку и порядок.
– Конечно, – кашляет в кулак Молодцов и выходит на кухню. – Вас с Николой учить не надо. Раз – и готово!
– Да не, ребята… – Никола начинает подниматься из-за стола и кладет руку на поясницу. – Я сегодня не пойду звонить, что-то спину прихватило, – он морщится. – Вот здесь. Наверное, когда вы пошли в дом покурить, а я остался. Такой ветер был сильный. Ой, черт! – Он замирает. – Нет, я завтра позвоню…Когда мне было лет шестнадцать, я повадился ходить на разгрузку вагонов, чтобы сшить вошедшие в моду брюки клеш, и однажды принес оттуда под мышками два большущих арбуза. Феликс, который случайно оказался у нас дома, закатил мне в коридоре такую оплеуху, что я едва не перекувырнулся. «Убью!» – пообещал Феликс и посмотрел на меня долгим взглядом. В этом взгляде я прочел очень многое.
Я умыл лицо, сложил в ведро осколки арбузов и сказал, что всем, кто работал на вагоне, давали по два арбуза. Сам кладовщик давал…