Вначале, видя стражников, Йозеф К. решает, что это какое-то недоразумение. Такого просто не может быть, ведь он живёт в уважающем законы государстве, повсюду царят мир и порядок, и никто не посмеет преследовать его без причины в его же собственном жилище. Герой привык ко всему относиться с чрезвычайной легкостью, считая, что дело плохо только тогда, когда действительно становится очень плохо. Он привык ничего не предпринимать заранее. Но в возникшей ситуации это казалось ему неправильным. Всё происходящее могло бы сойти за нелепую шутку, которую неизвестно почему, может быть потому, что сегодня ему исполнилось тридцать лет, решили сыграть с ним коллеги. В чём его обвиняют, он не знает. Но все посматривают на него с каким-то скрытым подозрением: и в доме, где он живет, и на службе люди отчего-то начинают его сторониться.
В следующее воскресенье Иозеф К. решает отправиться в суд, здание которого находится на одной из отдалённых улиц Праги. Никаких указаний на то, что в данном многоквартирном доме располагается суд, нет, но он всё же поднимается по лестнице, надеясь увидеть хоть какое-нибудь подтверждение, или табличку, и доходит так до самого верхнего этажа, до чердака. На него по-прежнему смотрят недоверчиво. Чтобы как-то объяснить встречным своё появление в этом месте, он произносит фразу, которая первой приходит в голову. Спрашивает: «Здесь ли живёт столяр Ленн?» «Да, пройдите», – отвечают ему.
Йозеф К. оказывается в зале суда. Суд представлен Кафкой в очень неприглядном, сниженном виде: судьи плохо одеты, дышать в зале нечем, всё происходит словно на чердаке. Вначале Йозеф К. готов возмутиться: во-первых, секретарь даже не знает его фамилии, а, кроме того, это безобразие – невинного человека заставляют явиться в суд, обвиняют непонятно в чём. Он видит собравшуюся вокруг толпу и думает, что люди по крайней мере будут к нему благосклонны, как-то прислушаются к его словам. Вначале ему кажется, что кто-то даже сочувствует. Но потом он замечает, что на всех одинаковые отличительные значки, собравшиеся в зале – служащие судебной канцелярии, и слова, которые он произносит, уходят фактически в пустоту, никто его не слышит. Позже он снова является в суд и заглядывает как бы невзначай в свод законов, лежащий на столе судьи, а, оказывается, что это и не законы вовсе, а порнографические открытки….
Дело в том, что роман Кафки можно рассматривать по-разному. Первый уровень понимания – психологический. Мы не уверены в объективности того, что происходит с героем, скорее всего, события разворачиваются в мире его сознания. Вообще весь строй этого романа напоминает сновидение. Хотя Йозеф К. и проснулся в начале книги, но всё происходит как будто во сне. Даже сам финал истории слишком напоминает сон. Я не утверждаю, что именно так надо воспринимать произведение, но такое прочтение возможно. Во всяком случае, психологический уровень здесь существен: мы не можем отделить то, что было на самом деле, от того, что лишь представляется герою.
Очень похож на ситуацию сна и момент, когда Йозеф. К. спрашивает проходящих мимо: «Здесь ли живет столяр Ленн?», а потом открывает дверь и оказывается в зале суда. Или, например, история превращения свода законов в порнографические открытки. Это тоже довольно распространенный ход. Зигмунд Фрейд, кстати, современник Кафки, кроме того, тоже австриец, правда, живший в Вене, в своей теории сновидений объяснял, что во сне нередко происходят подобные замещения. Герой знает, что нельзя заглядывать в свод законов, представление о запретном ассоциативно связывается у него с порнографическими открытками, и один образ в его сознании замещается другим. Таков принцип сновидения, как понимал его Фрейд.
Но можно трактовать «Процесс» Кафки и как сатирическое произведение. В мире, изображённом в романе, царит полное беззаконие. Герой даже не знает, в чём его обвиняют, а в финале его приговаривают к смертной казни. Что касается судей, они настолько беспринципны и сластолюбивы, что свод законов для них – это порнографические открытки. Поэтому всё это вполне можно рассматривать как некую сатирическую фантазию, такую же, скажем, как у Салтыкова-Щедрина в «Истории одного города». Однако это не совсем справедливо. В романе Кафки не свод законов предстаёт как порнографические открытки, а порнографические открытки как свод законов. И неизвестно, как человека осудят, опираясь на такие законы. Поэтому это не смешно, а страшно.