В пистончике джинсов, разложенных рядом на камне, еще теплом от уже зашедшего за гору солнца, Ахилл нашёл завернутые в презерватив спички, размотал их, достал одну, прикурил от неё и стрельнул ею в сторону оврага.
Конечно, ему бы не стоило бы курить. Но "Ислу" следовало выкурить, тобы меньше было соблазну. Ахилл делал частые и глубокие затяжки: "Исла" быстро сгорала.
Когда окурок вжёгся в пальцы, Ахилл плюнул на него, встал, подошёл на шаг к обрыву, посмотрел, как окурок летит на дно, а потом помочился с обрыва вниз.
Вернувшись, он увидел черепаху, разглядывавшую его из-под козырька узорного панциря.
Ахилл рванулся к джинсам, наступил на сухой чертополох, взвизгнул, выматерился и упал не камень, ободрав запястье. "Тьфу, чего это я?"
Он понял. Посмотрел на черепаху. Она лежала на брюхе, глядя с обрыва на реку.
- Болван. Мог ведь ноги покалечить. Нашёл же кого стесняться. Ей-богу болван.
Влезть в мокрые джинсы было тяжело. Он попрыгал на левой ноге и сел, чтобы достать из правой пятки колючку.
Черепаха оглянулась, и словно убедившись в том, что Ахилл при полном параде, медленно повернулась к нему всем телом.
Ахилл протянул к ней руку и поцокал языком - словно приманивал собаку. Черепаха подняла голову и поползла к нему. "Ого!" - подумал Ахилл и отдёрнул руку.
"Нехорошо так". Он открыл сумку и достал из мешка овсяное печенье.
- Эй, иди сюда! - Ахилл искрошил половину печенья и протянул на ладони черепахе.
Она быстро подползла и стала жадно хватать крошки беззубым старушечьим ртом.
- Ещё хочешь?
Черепаха кивнула.
- А почему же сразу не спросила?
- Некстати было, сам понимаешь. Мешать не хотелось, - тихо ответила черепаха.
- Я тебя не сразу заметил, так что извини, - сказал Ахилл, достав ещё печенья и завязывая мешок. - На, съешь ещё.
- Да чего ты, это же дело естественное. Ну подумаешь, голый мужик нужду справляет. Брюхо у тебя не висит, зад не топорщится, всё на месте. Черепаха без панциря выглядит, наверное, хуже.
- А яблоко хочешь?
- Ну. А ты чего не ешь?
- Я приучаю себя терпеть голод.
- Зачем?
- Как это зачем? На плоскогорье одни лишайники, а вода только у самых ледников.
Черепаха проглотила кусок яблока и посмотрела на Ахилла.
- Это точно; а дальше ни лишайников, ни воды.
- А ты, значит, оттуда, сверху?
- Сверху-то сверху... Ещё яблочко отрежь пожалуйста. А ты из оврага, я правильно понимаю?
Ахилл потрогал свой мокрый зад.
- Да.
Он отрезал ещё несколько кусочков и положил перед черепахой на листик подорожника.
- Слышишь, черепаха?...
-Я.
- А далеко до ледников?
- Далеко.
- А сколько?
- Чего сколько?
Ахилл задумался. Стадий? Миль? Километров? Узлов? Черепашьих суточных переходов?
- Лет. Сколько лет ты ползла?
- Много. Очень много. Я не считала. Но мне было тринадцать, когда гриф рассказал мне - а у нас был говорящий гриф, он нас языкам обучал - так вот, он рассказал мне, что если всё время ползти на восток, то можно прийти к глубокому оврагу, в устье которого есть большое черепашье болото. Там много растений и воды, там живут другие черепахи. Мне тогда стало ясно, что вся моя прежняя жизнь была даром отдана бесплодному лежанию между звёздами и камнями ночью, между камнями и солнцем - днём. Мне открылся Путь, и в его конце - великое свершение, незнаемое, но предощущаемое. Там должен быть сверкающий зелёный мир, и там меня будет много - как бывает много птиц... Знаешь, я всегда была одна на плоскогорье - я родилась там и жила - одна, между ледниками и каменной пустыней, вместе с птицами. А там, в конце моего пути я буду во множестве и в тоже время едина с такими же, как я, черепахами, и в этом будет моё преображение, и в этом будет моё бессмертие... С тех пор я ползла. А у грифа родились дети, а потом внуки, а потом правнуки, а потом у правнуков были правнуки, а теперь на плоскогорье живут правнуки этих грифовых потомков. А я лежу у края оврага. А внизу, пока ещё невидимое, моё бессмертие... Скажи, ты тоже там был?
- Был.
- Боже мой! И болото видел?
- В полной мере.
- Скажи... нет, я боюсь. Нет, скажи... какое оно?
Ахилл улыбнулся:
- Зелёное.
Черепаха замолчала, посмотрела на Ахилла и стала доедать яблоко.
Ахилл вынул из сумки вигоневые подштанники и фуфайку, свитер из колючей шерсти и гетры, и стал переодеваться.
В воздухе, посиневшем от спустившегося с плоскогорья холода, замелькали рои подёнок, поднимаемых тёплыми воздушными потоками высоко над берегом.
За рекой загорелся огонёк. "Толик костёр развёл, - подумал Ахилл. Палаточку поставил, бензовоз отогнал в кусты, натаскал судачков с волнореза, набрал казанок воды и поставил юшку. Наверное, привёз толстозадую Таньку-буфетчицу, и дерябнули они уже хорошенько, - или нет, ещё, наверное, нет. Вот уху сварят - тогда. А сейчас они ещё сушнячок вербный ломают - запасают хворосту на костёр.
Рыбку сварят, картошечки бросят, потом корешков петрушки, морковки, перчику, укропу, специй разных, и уже когда совсем темно будет, тогда хорошо дёрнут, зажрут ухой с хлебчиком, а потом он возьмёт её за что-нибудь, и они пойдут в палатку..."
- Ой, как тебя, - сказала из темноты черепаха, - можно тебя ещё спросить?
- Саша меня звать. Спрашивай, - сказал Ахилл.
- Я, знаешь, не поняла сразу - ты ведь наверх собираешься идти?
- Наверх.
- Наверное, очень надо?
- Очень.
- Я так и думала. А то ведь далеко. Днём жарко, а ночью холодно.
- У меня очень тёплая поддёвка. Специальная. На камне в заморозок спать можно.
- А еда, а вода? Ты ведь лишайников не ешь и росу не слизываешь, небось?
- У меня есть печенье: высококалорийное и лёгкое. И канистра с водой.
- Так ведь далеко. Тебе не хватит.
- Хватит, черепаха, хватит, я ведь бегом туда и обратно. Я бегун, я самый быстрый из всех бегунов...
- Как Ахилл?
- Ага. А на ледниках я наберу воды и пойду дальше.
- Не ходи. Зачем?
- Очень надо.
- Но ведь там ничего нет. Гриф там был. Там пусто. Тёмное небо, холодные скалы, слепящее солнце и нечем дышать. Пропадешь. Ей-богу пропадёшь. А всё таки, зачем тебе?
- Так надо, черепаха.
- Ну что ж, Саня, дело твоё...
Черепаха замолчала. Потом послышалось её сопение. Она спала.
Ахилл выбрал плоский камень, покрытый мхом, лёг на живот, укрылся сверху клеёнкой и стал смотреть на восток. Там, за рекой, у трёх дубов горел костёр, пахла уха. Вот щучья голова, а к ней пристала горошинка перца, и ещё кусок рыбы плавает в миске, и картошка, и хлеб, и специями пахнет, и рядом тёплая, мягкая тётка...
"Зачем мне наверх? Если бы у меня были крылья, я полетел бы сейчас есть уху.
Правду писал кто-то из древних: человеку для полного счастья нужны крылья...
Нет, не так... Ну да всё равно. Захотел - слетал на улицу к дружку, захотел - в столицу, кофею похлебать, захотел - к бабе, захотел - и, как гриф, слетал туда, где плоскогорье сходится с небом...
Ах, суконная твоя шуба, как хочется назад! Может, ну его?..."
Он проснулся от яркого луча, бившего в глаза.
"Что за чёрт? Луна, что ли?!"
Едва разлепив косящие со сна и невидящие ещё глаза, Ахилл понял, что лежит уже навзничь, лежит на самом краю обрыва, и что это Сириус полыхает над ним среди чёрного неба.
Ахилл тихо ругнулся и отполз от края. Сел на камень, скрестив ноги и потянулся за сигаретами. "Нет, не надо" - усилием воли он заставил положить пачку в карман. - "Потом пригодится".
Черепаха проснулась от Ахиллова бормотания. Он сел, задрав голову и глухо бубнил под нос, но разобрать можно было только несколько слов.
- Это я, Ахилл. Ты слышишь, это я, Ахилл!... Я иду к Тебе. Я иду пешком, потому что другого пути нет. Твой свет осветил мой мир. Я мал, и я во плоти, но я прошу Тебя, не исчезай с моего неба. Это же я, Ахилл, и я хочу ещё раз припасть к земле, раскалённой твоим светом. Слышишь: я иду домой..."
Левая нога занемела. "Ух, чума!" - сказал про себя Ахилл. Помассировал ягодицу.