Туда меня влекла моя мечта. Но не сегодня...
Вытоптав ямку, я сел в снег лицом к солнцу и нагрел на портативном примусе немного чаю, закусив его смерзшимся хлебом. Тем временем начало вечереть и стал чувствоваться мороз. Снег взвизгивал под ногами, а разгорающаяся заря была низкой и яркой - к холоду. Одна за другой начинали разгораться звёзды, льдистые, колючие и крупные, как рассыпанный горох. Пора было возвращаться в Канев.
Наконец прибыл автобус. Пассажиров оказалось всего пять человек закутанные по самые глаза сельские бабы, ведущие, как обычно, таинственные разговоры, всегда поражавшие меня своей загадочностью - про каких-то "собачат", про "Пучечку" и о том как в Трощине "народилося щеня на трьох ногах з курячим дзьобом". Диалоги в театре абсурда... заклинания первобытного сельского шаманизма.
Сев у передней двери "пазика", я боком прижался к тёплому мотору, поглубже надвинув на лицо шапку и подняв воротник ватника, чтобы не привлекать внимание местных жителей и избежать участия в ненужных разговорах. Автобус долго ехал по скользкой и скрипящей от мороза дороге, иногда фары освещали огромные сугробы такой же высоты, как и сам автобус дорогу, ведущую через леса и долины временами приходилось расчищать от снега бульдозером.
Над чёрными и неразличимыми в ночи горами переливались всеми цветами радуги фантастического вида звёзды, я дремал возле мотора и скоро вошёл в некий транс, как будто выкурил неслабый косяк. Хотелось, чтобы эта ночь не заканчивалась, чтобы всё бежала и бежала под колеса белая снежная дорога и раскачивались за окном мерцающие звезды, ведя свой танец, в котором участвовала и моя душа, забывая о себе и становясь одним из призрачных звездных лучей, ткущим над миром свой узор - Weltinnenraum... Альфа и Омега, начало и конец всего.
Пока мы доехали до Канева, настала полная ночь. На небе пылали яркие звёзды; где-то выли псы, пахло дымом и пекущимся хлебом. А над каневским яром Дунаец опять висел яркий Орион. Куда идет он из года в год, из века в век?
В такую февральскую ночь приятно было с мороза подняться к себе в номер гостиницы, сесть за стол и, не зажигая свет, смотреть в ночь за окном, на яркую звезду, повисшую над городом, над далёким каневским лесом, над Марьиной горой с её геодезическим маяком, над заснеженными ярами... Казалось, что в этом мгновении собралась в одну точку вся прожитая жизнь и весь мир волшебных гор, в котором разворачивается мой путь... В эту ночь в Каневе неведомость будущего опьяняла и звала как никогда, обещая что-то удивительное и необыкновенное. Я верил, что этот зов не обманет, и так оно потом и сбылось. Призрачные горы и Weltinnenraum подарили мне даже больше, чем я хотел и о чём мечтал в ту ночь, но это было впереди... А в ту ночь я сидел перед окном 206 номера каневской гостиницы "Днепр" под репродукцией известной картины "Незнакомка", и мысль моя уносилась к невидимым в ночи бучацким горам, где через несколько лет меня ожидали дары силы, о которых я в феврале 1986-го даже не предполагал.
Утром на том же автобусе я опять приехал в Григоровку. Было 23 градуса мороза, за Днепром занимался красный рассвет, медленно гасли звёзды. Над волнистой грядой бучацких гор клонилась огромная жёлтая луна.
Когда я вышел на лёд, под северо-восточный ветер, от холода захватило дух.
Вспомнился рассказ Валеры про Ахилла - куда ты, блин, идёшь? Там же ничего нет, одна пустота... Днем солнце, ночью звезды... и всё... Пропадёшь, ей богу пропадешь... "Так надо" - повторил я про себя слова Ахилла, замотал лицо шарфом, завязал меховую шапку и повернул в сторону Бабиной горы. Снега на льду было немного, он хорошо слежался и я шел по снежной равнине, отбрасывая длинную тень в первых лучах солнца.
Когда солнце поднялось выше, стало немного теплее и напротив устья одного из лесных бучацких яров, возле Роженой криницi, я решил сделать привал на льду.
После восхода солнца прошло уже пять часов, и хотя оно было слишком низким, чтобы на самом деле согревать, всё же стало уютнее. Сев спиной к ветру в снег, я вынул примус, встряхнул его, проверив есть ли там ещё бензин, и начал разжигать огонь, чтобы растопить снег. Рукавицы пришлось снять и руки сильно мёрзли, но я вспоминал, как не раз пользовался этим примусом в снегах Памира, и наконец замерзший примус немного прогрелся и загудел. У меня была с собой большая алюминиевая кружка, которой прошлым летом пользовался Волохан, и в ней я растопил на примусе снег, заварил чай, насыпал побольше сахара и вынул из рюкзака кусок закаменевшего от мороза хлеба. От горячего чая сразу стало веселее и разогревшаяся кровь быстрее побежала по жилам.
А небо на западе над горами, ещё утром бывшее кристально-чистым, утратило прозрачность. По нему поползли волокна высоких облаков и среди них серебристой стрелой медленно чертил свой след самолёт. Сидя на снегу в этом мире белого безмолвия, слушая звук самолёта и глядя на небо над заснеженными лесами и горами, я ждал.
И вот, наконец пришло знакомое чувство, ради которого я и предпринимал своё путешествие - как будто в одно мгновенье всё остановилось, небо стало огромным и какая-то бесконечная даль открылась в нём. В этой дали было абсолютно всё, что только можно представить, но эта сумма всего была так сплавлена в этом бесформенном переживании, что её трудно описать словами. Оставалось только сидеть в снегу, поджав под себя ноги и, забыв о холоде, смотреть на юго-запад в тёмное утреннее небо над горами, погружаясь в эту захватывающую даль безбрежности небес.
Да, это ОНО. То самое.
Что же это за бесконечная даль, открывающаяся за чем угодно - за мглистым небом, за грядой гор, за запахами, приносимыми ветром - за всем, что есть на свете?
Поистине, она - во всех вещах, но ни одной из этих вещей не является.
Есть ли во всём сущем что-либо более изначальное, чем эта Даль?...
Море Хан Хай
К тридцати годам жизни я пришёл к выводу, что ни к какому занятию, кроме бродяжничества, призвания не имею и осознал, что нет мне в городе места под солнцем. Мало что связывало меня с тем образом жизни, который вполне устраивает большинство людей. Конечно, можно пытаться вписываться в этот "обычный" способ бытия, но для этого требуются дополнительные усилия. Терять мне было нечего, к весне я созрел к тому, чтобы радикально изменить свою жизнь и устроился на работу на одну далёкую пристань на Днепре, уехав из Киева. Так в начале апреля 1986 года мы со Шкипером оказались в селе Григоровка, в самом центре тех гор, с которыми были связаны вдохновляющие мгновения прикосновения запредельного.
Наша нехитрая работа состояла в том, чтобы привязывать пристающий "метеор" и отправлять пассажиров, везущих на базар свои мешки с картошкой и прочее добро. В остальное время можно было сидеть на носу баржи, одев черную кепку с пуговицей, в которых в селе ходят трактористы, и читать Карлоса Кастанеду. После суток дежурства два дня были свободны.
Пожалуй, это был явный перебор - в забитом, глухом селе, где целыми днями кудахтали в бурьянах куры и бегали в раскаленной пыли босоногие ребятишки, на ржавой барже сидели два таких amigos непонятной национальности в рваной советской военной форме и рассуждали о вещах странных и непонятных... о поисках ветра силы...
Если бы местные власти узнали, чем мы занимаемся, они бы, наверное, посчитали нас мексиканскими шпионами. Но поскольку Мексика находится от Григоровки далеко, нам удавалось умело маскироваться "под своих", и даже такие колоритные представители местного населения как Яким Бень, дед Пульпен и Гриша Жопа считали нас неплохими ребятами и часто приходили на пристань, рассказывая всякие дурацкие сельские истории.