Давно минуло то удивительное время и кроме воспоминаний от него не осталось почти ничего. Но у меня до сих пор сохранилась эта книга, купленная где-то в Кагарлыке и лежавшая пару лет в трахтемировской хате. Иногда я нахожу её на дальней верхней полке книжного шкафа, беру в руки, раскрываю наугад - "...спиральная галактика в созвездии Волосы Вероники удалена от нас на три миллиона световых лет..." - и настроение трахтемировских ночей сразу же оживает в сердце, как будто всё это было лишь вчера.
Живя в сельской хате, где быт упрошён до минимума, я стал замечать в себе пробуждение детской изначальной радости - радости от всего, от того, что солнце светит и трава растёт; скребётся за печью мышь и шумит ночной ветер над крышей; сено пахнет травой, а вода из колодца - холодной свежестью. Наверное, так жили все мы в детстве, когда источник счастья в глубине души ещё был чистым и незамутнённым. Потом, по мере взросления, приобретая опыт и узнавая мир вокруг, человек постепенно замусоривает этот источник беспричинной радости всяким хламом, который не только не добавляет счастья, но часто вообще не представляет никакой ценности.
Так источник изначальной радости всё реже пробивается на поверхность, пока от нём не забывают совсем. На самом же деле он не пересыхает никогда - просто он не может пробиться наружу. И всегда есть шанс оживить его, шанс отпустить себя на волю и забыть слово "зачем" - как неизвестно это слово воробью, который летает просто потому, что летается; и звезде Арктур, которая светит вовсе не для того, чтоб мы могли её видеть, а просто так. И если опустошить свою душу до конца, убрать тот тяжёлый камень, которым завален источник счастья, он пробьётся на поверхность и принесёт блаженную лёгкость, наполнив смыслом мир вокруг и привычные вещи. Тогда в один миг всё изменится, всё станет легким и свободным, и в алхимическое золото превратится грязь земли. Ведь мы уже находимся там, куда так стремимся, но не можем осознать этого.
"Благословляю сонячним сходом
гори i прiрви, хащi i води
кожне зусилля, дихання кожне
чортове зiлля й зiллячко боже.
Благословляю свiту красу я,
землю свою, що круг сонця вальсує.
Небо i птицю. Дощ над полями.
Хлiб i криницю благословляю.
Дикого терну гостру упертiсть
Доброго зерна смертну безсмертнiсть..."
Iрина Жиленко
Тем летом я погрузился в состояние, когда каждое утро просыпаешься с мыслью:
"Вот ещё один новый день! Как здорово, что он настал - что ещё будет сегодня!".
Случайно мне удалось найти тот образ жизни, когда бытие обладало полнотой, а каждое мгновение было вечно настоящим. И секрет здесь был не в каком-то особом месте - секрет внутри нас, он в том источнике изначальной радости, который человек может найти в глубине своей души. Но если такого состояния можно достичь в условиях сельской жизни, где окружающая среда предельно упрощена (старый ватник и кирзовые сапоги), то это возможно и при другом образе бытия.
Однажды осенью, перед тем как уснуть, я лежал в хате не нарах за печью и вспоминал яркие мгновения прошедшего лета - белые и ржавые пески, осыпающиеся с обрывов трахтемировских гор; вкус воды из источника в Темном яру; цветы за окном и радуги над Днепром; ночные грозы и звёзды над ясенем...
Шли дни и ночи, а лето 1982 года так и не заканчивалось... В начале сентября я решил отправиться на пару недель в Трахтемиров, и когда уже ехал в "Метеоре-29", во Ржищеве случайно встретился с Виктором и его подругой Инкой. Они странствовали где-то по дорогам и сейчас тоже собирались в Трахтемиров.
Вечером мы долго сидели под ясенем у костра, разговаривая о событиях прошедшего лета, и яркие звезды светили нам через крону дерева. Весь следующий день мы провели на берегу, на белых песчаных осыпях под обрывом горы Круглый Дуб.
Уверенность, что вокруг на много километров среди безлюдных холмов никого нет, давало ни с чем не сравнимое чувство свободы. И от этой свободы на душе было легко и светло.
Когда солнце начало клониться к вечеру, на воде образовалась золотистая дорожка.
Мы долго плавали и бесились в воде, а потом забрались высоко на склон горы и упали в теплый белый песок. Зеленые горы вокруг, безоблачное небо, бескрайнее водное пространство, молодость и свобода - казалось, что мир в это мгновение стал совершенным...
Лежа на песчаной осыпи, мы разговаривали об этом совершенстве мира, о редком чувстве полноты жизни - этом даре нам от трахтемировских гор. Мы не знали, долго ли сохраниться это совершенство мира и наших жизней в нём, или же оно со временем неизбежно угаснет и нам останется лишь вспоминать этот вечер на склоне горы Круглый Дуб как окно, распахнутое в настоящее и оставшееся где-то в удаляющемся от нас прошлом - окно, из которого не прекращает литься ясный свет... А солнце опускалось всё ниже и ниже, длиннее становились тени и красновато-золотой свет озарял склоны гор... О этот миг закатной полноты бытия!
Действительно, так и сбылось. И хотя потом было ещё немало мгновений, когда мир казался совершенным, тот вечер на берегу в Трахтемирове остался в памяти ярким воспоминанием о прикосновении к чему-то настоящему - к неуловимой подлинности мира.
Через день Инка уехала, а мы с Виктором остались, чтобы сполна погрузиться в пространство трахтемировского посвящения. Стояла безоблачная теплая погода, которая бывает только в начале осени. Каждый день мы с утра отправлялись на Зарубину гору по разным дорогам - то над Монастырцом, то через поля, мимо двух огромных мрачных яров, один из которых назывался "Здыхальня", а другой - "Темний яр". Сама же Зарубина гора, куда мы впервые попали год назад, состояла из двух холмов. Перед большой горой, поросшей деревьями, прямо на берегу был другой, невысокий холм, обрывающийся песчаной осыпью к широкому заливу. В обрыве над осыпью складками изгибались слои зелёных, оранжевых и белых песков, а у подножья холма лежали большие глыбы песчаника и об эти камни разбивались волны. Вершина холма была песчаная и если лечь на него у края обрыва, положив голову на руки, то можно было бесконечно смотреть вдаль, где вода сливается с небом. Другого берега не было видно и от этого горизонт казался морским.
На этом песке мы лежали в полдень и в час послеполуденный, а когда жара становилась нестерпимой, забирались на верхушки больших камней, лежавших на дне в нескольких метрах от берега, или же сидели, скрестив ноги, в тёплой воде неглубокого залива.
В сентябре солнце стояло ниже, чем летом, и если долго смотреть в безоблачное небо, в зените оно казалось почти чёрным, а из его глубины рождался тёмный свет, более яркий, чем обычный свет солнца. Входя в тело, этот "тёмный свет" оставался там, как заведённая пружина. И тогда можно было идти под жарким солнцем по полевым дорогам километры и километры, лазить по горам и кручам, не зная ни усталости, ни голода - потому что была в этом "тёмном свете" некая сила, казавшаяся искрящейся и кипящей. Созерцая "тёмный свет" над Зарубиной горой, мы верили, что нашли именно то, ради чего сила привела нас в Трахтемиров.
По вечерам мы возвращались из холмов и яров, вымазанные в глине и отягощённые туком - было в нашем жаргоне такое непереводимое словцо, означавшее и переполнение души кайфом, и многое другое, что трудно объяснить. Заря уже догорала на северо-западе над горами. Сбросив рюкзаки под ясенем, мы отправлялись есть виноград - виноградная лоза оплетала яблоню, росшую в заброшенном саду. Тёмный виноград местного сорта уже поспел и мы забирались высоко на дерево, чтобы достать лучшие гроздья и неторопливо ели, молча сидя на ветках и сплевывая шкурки вниз. В те дни этот виноград был почти единственной нашей пищей - и вовсе не потому, что нечего было есть. Каждый день солнце над Зарубиной горой дарило нам странную силу и были мы "без хлеба сыты и без вина пьяны".