— Это с чего он взял, — перебил Матекина Каширин, — что Матрена Савельевна Булавина — антигосударственный элемент? Князев объяснил тебе, Дмитрий Иванович?
— Объяснил, объяснил, Афанасий Львович. Он сказал, что и ее муж, Фомка Нечесов, и сын, и дочь, все они отщепенцы нашего социалистического общества; Фомка, к примеру, который год уже в колонии, сын Владимир, этот тоже где-то на Севере промышляет, скорее всего на шабашке, и никакой он не инженер-геолог, ну, а за дочь Матренину и говорить нечего — девка сначала с колхоза сбежала, теперь же совсем опустилась! Все в Кирпилях говорят, что она в третий раз замуж собирается, явно ведет себя аморально…
Каширин отпустил кнопку переговорного устройства, но тут же снова нажал.
— …рена не подарок. Я ей одно говорю, а она себе…
— О Булавиных твой вывод, Дмитрий Иванович, или чей?
— Что? Не мой, не мой, Афанасий Львович, заведующего свинофермой Князева, ей-богу! Вот и подумайте: как Булавиной…
— Достаточно, Дмитрий Иванович, достаточно, ты мне все популярно объяснил, спасибо. Беседа наша окончена.
— Понял, Афанасий Львович. Окончена.
Каширин долго сидел, опустив голову. Потом поднялся, подошел к Матрене:
— Ничего, ничего, Матрена Савельевна, мы этого так не оставим, разберемся еще, кто средь нас так называемые антигосударственные элементы. Надо же, слова-то какие нашли!.. Вы поезжайте домой, Матрена Савельевна, и занимайтесь пока своим делом. У нас какой нынче день? Среда. Так вот в пятницу я буду в Кирпилях и сам во всем разберусь, хорошо? Значит, договорились. Да, — Каширин пораздумывал, — и о том, что вы слышали здесь, — никому, пожалуйста. Сами тоже ничего не предпринимайте, а то, не дай бог, кашу еще заварите, не подумавши. Я уверяю вас: и с Матекиным, и с Князевым я лично говорить буду, вот так-то.
Каширин после этого порасспрашивал у Матрены о детях. О Владимире он и сам все знал — парень вырос толковый, не бездельник какой-нибудь, а вот Светлана… посочувствовал Матрене: «И в кого только удаются они такие?..» О Фоме Ильиче тоже поинтересовался, не забыл: пишет ли, а коль пишет, то о чем, и вообще много ли ему осталось жить вдали от родных Кирпилей?
Матрене бы радоваться: сам председатель райисполкома столько времени уделил, можно сказать, личное участие в ее неотложном деле принял (пообещал же он приехать и решить вопрос в пользу Матрены), а она вышла на улицу и отпустила повода, разревелась, как малое дитя: за что люди ее так ненавидят, за что? Те же Матекин и Князев? Ну с Матекиным ясно, этот за давнее мстит, не забудет измены, а Князеву что плохого она сделала?..
Прохожие шли мимо, сочувствующе поглядывали в ее сторону и ничего не говорили; они, видимо, понимали: раз женщина плачет, значит, ей плохо. Однако чем ей поможешь? Ничем. Выплачется — подхватится и опять заживет так, как будто ничего и не было, такова уж женская доля!
Успокоившись маленько, вытерев слезы, Матрена взглянула на часы: по времени она могла бы успеть еще сбегать к Светлане и выяснить для себя, чем кончился их балаган. Но мысль эта тут же и отпала: пусть сами все-таки разберутся, третий в таких случаях всегда лишний. А она, пожалуй, любит его, ни с того ни с сего вдруг подумала о дочери Матрена, лю-юбит, паразитка этакая! Коль не любила бы, вряд ли стала устраивать сцену ревности да еще в ее присутствии. Однако тот гусь тоже хорош, ругнула она Геннадия Петровича, не мог сразу объяснить девке, мол, не разведен, но обязательно разведется. Пообещал хотя бы. И вообще, видимо, прежде следовало развестись ему, а уж после любовью заниматься, девку охмурять… И все же она молодец-таки, Светлана, отметила дочернюю строптивость Матрена, вон как завернула дело, надо же, мужика на колени поставила! Она б уж, Матрена, давно не утерпела, смилостивилась, сделай подобное ее Фомка… Вспомнив неожиданно о муже, Матрена опечаленно вздохнула: «Ах господи ты боже мой! Фомка, Фомка, как он там теперь? И не пишет чего-то…» И враз ей на память пришли слова Митяя о Фомке… Как только у него язык повернулся на такое, а? Черт лысый!
Матрена прискочила на автовокзал, купила билет.
И в автобусе ей не давало покоя сказанное Митяем. Но в какой-то момент ее осенило: а может, Князев и не говорил ничего такого, может, Митяй сам все это придумал, а на другого свернул, чтоб, значит, от себя таким образом вину отвести? И на самом деле, зачем, спрашивается, Князеву на Матрену лишнее наговаривать, на мужа и детей ее, зачем? Что они плохого ему сделали? Матрена посидела, повспоминала, были ли у нее и Фомки когда-нибудь и какие-либо с Князевым стычки, но ничего на ум не пришло. Не ругались меж собой никогда. Хотя нет, вспомнила, имелся один случай, когда Фомка с Князевым сцепился. Из-за чего тогда он завелся? Из-за плуга, кажется. Да-да, из-за него, точно!