Прошло время, Фомка о случившемся уж забывал, и тут — на тебе! — нежданно-негаданно в Кирпили нагрянула с обыском районная милиция. Сначала она побыла у Жилы, в уборной обнаружила телячьи шкуры, затем заявилась и к Фоме. «Вы знали, — спросил один из ее представителей, — что Жила воровал на ферме телят?» Фомка пожал плечами: «Откуда?» «У нас есть сведения…» — и милиционер напомнил ему, как однажды утром он заходил к Жиле… ну и прочее. «Итак, вы знали, Фома Ильич?» — «Знал». Фомка понял: его тогда видели, возможно, и слышали их разговор, а коль так, молчать нет никакого резона, лучше говорить правду. «Почему же об этом, — продолжал допытываться милицейский представитель, — не доложили по инстанции? Почему нам не сообщили?» — «Я сначала думал сообщить, но затем… Как бы вам сказать? Детишек пожалел. Их у Жилы девятеро, мал мала меньше». — «Это не отговорка, Фома Ильич». — «Конечно, конечно…»
И Жилу, и Фомку тогда же и арестовали. Потом велось следствие, а вскоре состоялся суд.
Ах, Фома, Фома!.. Матрена вздохнула тяжело. Она всегда так вздыхала, когда вспоминала о своем муже.
Сбоку ее снова толкнули:
— Ты иль заговариваться стала, иль чего?
Матрена повернулась: кому это она не дает покоя?
— А-а, Ульяна, — узнала Матрена тетку Ивана Чухлова, нынешнего управляющего. И почему-то обрадовалась той: — А я думаю, ну кто меня под бок тут ширяет? А это ты, оказывается.
— Я, я, Мотя.
Ульяну Матрена уважала, с ней она работала когда-то на форме, и они тогда меж собой ладили, потом Ульяна перевелась в полевую бригаду, там, пока не ушла на пенсию, возглавляла лучшее в колхозе звено. Детей у нее нет, одна отрада — племяш, Ванька Чухлов. Было время, мучилась с ним, а теперь переродился парень — неуж его так колония перековала?
— Слышу, про мужа своего все вспоминаешь, шепчешь что-то про него, — заговорила оживленно Ульяна. — Думаю, не заболела ли девка? От беса, от беса!
— Не заболела, нет, — успокоила ее Матрена. — А что о муже вслух говорю — жалею о нем.
Ульяна понимающе кивнула:
— Любой, соображаю, жалел бы, коль близкого его человека зазря осудили. Моего Ваньку вон тоже было обидели… — Она вздохнула полной грудью: — А много еще Фомке-то твоему отбывать иль нет?
— Много, Ульяна, мно-ого. Не знаю, как для него, а для меня, к примеру, так год целой вечностью кажется.
— Твоя правда, девка, — соглашаясь, кивнула Ульяна. — Помню, как своего Ваньку ждала… Ой-й, и не говори!
Матрена бесхитростно усмехнулась тому, как Ульяна называла ее. Она к ней и раньше так обращалась, когда на ферме работала. «Эй — кричала, — девка, а ну-к поверни теляток, пусть не уходят далеко, рядом пасутся, а то мало ли что может быть. Поверни, девка, поверни, чего рот раскрыла?!» Матрена обижалась тогда, выговаривала, мол, какая она ей девка, девчонка она еще, вот кто! «Все равно — девка!» — твердила свое Ульяна.
— А я вот, — поделилась своей радостью Ульяна, — с райсобеса нашего, пенсию мне там надбавили. На восемь рублей теперь буду получать больше. Один раз уже добавляли, теперь — еще.
— Это хорошо. Хотя нашему брату сколь ни прибавляй — все мало, верно?
Ульяна возразила:
— Для кого, может, и мало, а я, к примеру, довольна. Не барыня. А еще и племяш помогает, бесенок мой.
— А я ездила к Каширину жаловаться, — заговорила вдруг о своем Матрена.
Ульяна, казалось, даже с места подскочила, так заинтересовало ее это:
— На кого же?
— На Матекина, на черта нашего лысого! Я у него на мазку людей прошу, а он мне отказывает: не дам, говорит, пока с колхозным делом не управимся. А в колхозе, сама знаешь, дела круглый год.
— Ай-яй-яй! — Ульяна сочувствующе покачала головой. — На Матекина это похоже, девка, я его и раньше таким знала. От бес, от бес! И что Каширин сказал?
— Пообещал разобраться и помочь.
— Каширин — не Матекин.
— Потому и пошла к нему… — Матрена посмотрела на Ульяну, подумала и не выдержала, передала той на словах весь разговор Каширина с Митяем.
Ульяна выслушала внимательно, потом сплюнула: