— Подь сюда! — поманил он пальцем Матрену. — Ну что, добилась своего, Булавина?
— О чем ты, Дмитрий Иванович?
— Не притворяйся, не притворяйся, будто ничего не знаешь и не догадываешься. — Надо лбом промеж бровей у Митяя обозначилась складка. — Визит Каширина в наш колхоз — твоя работа?
— Моя. А что? — Матрене терять было нечего: пусть знает, как над одинокой женщиной измываться!
— Ничего… — Митяй вытер платочком лысину. — Я так и понял: он из-за тебя приезжал, потому что он говорил много и о многих, а о тебе и словом не обмолвился. Прием известный, так сказать, косвенный.
— Чего-чего? — переспросила Матрена.
— А, — отмахнулся Митяй, — тебе, Булавина, этого не понять. — На круглом лице его то загорались, то гасли радужные очажки, напоминавшие чем-то светофорные огоньки. Некоторое время он постоял молча, поиграл желваками. — Я приехал, чтоб узнать у тебя, Булавина, — заговорил он снова, — на завтра все сготовила?
Матрена уставилась удивленно на Митяя:
— Что значит — «сготовила»?
— Я интересуюсь: к мазке собралась? Ну, с людьми договорилась? Глина, солома, бочка с водой у тебя имеются?
Матрена по-прежнему ничего не понимала.
Митяй обозленно гаркнул:
— Завтра и послезавтра в колхозе выходные. Так что пользуйся случаем — мажь, только больше жаловаться не жалуйся! — Он выпалил все это, затем развернулся, сел в машину и укатил прочь.
Матрена долго еще потом находилась в оцепенении, пока вдруг не увидела Анюту и не спохватилась:
— Ты-то что тут стоишь?!
— А вы, теть Матрена, чего? — вопросом на вопрос ответила Анюта. — Домой, домой спешите. Дмитрий Иванович мне велел нынче подежурить за вас, чтоб вы своим делом занялись, личным.
— И-эх-ма! — от удивления Матрена хлопнула себя по бокам: — Поворот так поворо-от! Неуж Митяй так и распорядился?
— Так, теть Матрена, так! — торжественно воскликнула Анюта.
— Это наверняка в лесу какой-то зверь издох, коль Митяй, этот черт лысый, обо мне заботу проявил, иль Каширин ему гайки подкрутил, и он из кожи теперь лезет, чтоб выйти сухим из воды. Митяй есть Митяй, я его знаю!
…Матрена, кажется, все сделала, высунув язык, обегала все Кирпили и всех упросила, которых намечала, чтоб они завтра пришли подсобить ей, кроме того, договорилась с Васюткой, двенадцатилетним сынишкой Губанова, и тот пообещал, что пригонит из конюшня лошадей, потом поездит на них, помесит замес; не забыла она и о куховарках, пригласила Ульяну и жену Хромова Ангелину — две эти бабы, одна старая, другая молодая, большие спецы по приготовлению закусок, на них можно положиться; что касалось глины, то мужики ее, решила Матрена, утром перекопают, размельчат; в остальном же все было вроде в норме.
Вечерний сумрак, опустившийся на Кирпили, густел и густел; вернулись с полей голосистые бабы; пришло с пастбища стадо коров; не унимался только ребячий гвалт, далеко слышался окрест, — ей, детворе, вечно нет покоя.
Матрена вышла со двора, присела на лавочку — хоть чуток передых возьмет, сколь же бегать можно, и так как скаковая лошадь.
Но вскоре она поднялась. Уходя, Матрена просунула под крышку деревянного почтового ящика руку — два письма сразу (редкий случай!): одно от Светланы (быстро же она управилась написать), другое от Владимира. А Фомка? Почему тот не пишет? Неуж случилось что с ним?
В комнате, включив электрический свет, Матрена первым делом распечатала Светланин конверт: интересно, какое она приняла решение? Ах, Светлана, ах, паразитка этакая! Все-таки настояла на своем, записалась в больнице на очередь! Ничуть, девка, себя не жалеет! Матрена вздохнула: а как было бы хорошо, родись внук или внучка, она бы, Матрена, тогда смотрела за дитенком, обкупывая, обстирывая, забавлялась бы им…
Владимир же интересовался ее жизнью, спрашивал, не начала ли строить дом. Матрена спохватилась: так она же писала ему о том, неуж он не получил это письмо? Нет-нет, она точно писала и о строительстве дома, и о поездке в Москву… Значит, еще не дошло до него. О себе Владимир сообщал совсем скупо: тьфу, тьфу, не болеет; вернулся с короткой экспедиции, но собирается в маршрут по новой. Дальше… Матрена вздрогнула… От отца сын письмо получил, и тот пишет, что болеет. Так и знала, так и знала! Вот к чему ей сон на работе. Беда так беда! Ну кто скажет, когда уж ее ожиданиям конец придет, когда Фомка домой вернется? Наверное, она и не доживет до той поры…
Легла в этот вечер Матрена рано и уснула скоро, лишь коснулась головой подушки — и ушла в глубокое забытье; все верно, чего, спрашивается, понапрасну себя терзать разными мыслями, на то есть завтра, как говорится, будет день, будет и пища, утро вечера мудренее.