Да, был бы у них ребенок, у Кашириных, они бы, наверное, молились на него. Только так, не иначе! Особенно Надежда, жена его.
Каширин уже заканчивал есть, к столу вдруг подошел Зуйков. Он его сразу и не заметил, тот как тень на него надвинулся:
— Приятного аппетита, Афанасий Львович!
— Спасибо.
— Кушаете?
— Вот зашел малость перехватить, на бегу.
— Я тоже. Припоздал, вижу, немного. А у вас, Афанасий Львович, — Зуйков говорил немного заискивающе, во всяком случае не так уже, как тогда, когда вел, можно сказать, настоящий допрос, точно исполняя роль следователя, — а у вас что, срочные дела были?
Каширин кивнул. Он не хотел комментировать и вообще не очень желал сейчас с ним разговаривать — не было у него настроения.
— И у меня.
Каширин заторопился, но Зуйков вдруг попросил его подождать.
— Я думаю, — начал он, вернувшись уже с полным подносом, — вам, Афанасий Львович, небезынтересно будет знать, как поворачивались события при проверке анонимного письма. Ведь так?
Каширин махнул, дескать, продолжайте, продолжайте.
— Вам Сомов что-нибудь уже говорил?
— Да.
— Что он вам сказал?
Каширин выдержал паузу:
— Вы, кажется, хотели мне что-то рассказать?
— Да, да, — как бы спохватился Зуйков, — вы верно подметили, Афанасий Львович: хотел. — Он отнес поднос и сел за стол. — Значит, я вас поздравляю, Афанасий Львович, — продолжил Зуйков, взяв хлеб и ложку в руки. — Слава богу, обошлось, миновало.
Зуйков, подметил Каширин, явно копировал Сомова: и в поведении, и в разговоре. Даже слова некоторые использовал в своем лексиконе. Взять хотя бы «миновало». То же самое говорил Сомов, когда зазвал к себе в кабинет.
Зуйков поднял голову, вопросительно посмотрел на собеседника:
— Вы на меня не обижаетесь за тот разговор, ну, у вас в кабинете, Афанасий Львович?
— Что было, то прошло, — этак безразлично как бы отреагировал Каширин.
— Время, время такое, не знаешь чего от кого ждать, — Зуйков хлебнул борща.
— На время грешить нечего, — не согласился Каширин, — все от нас только зависит: каковы мы, таково и время!
— Ну уж не скажите. Хотя, — Зуйков задумался на мгновение, — может, вы и правы, Афанасий Львович. — Он вдруг оживился: — Скажите, как к вам в обкоме партии, в орготделе конкретно?
— Что вы имеете в виду?
— Отношения, отношения.
— А-а. Нормальные, кажется. Я, признаться, там почти никого и не знаю.
— А вас, скорее всего, Афанасий Львович, знают, — подчеркнул Зуйков и поправил упавшую прядь волос.
— С чего вы взяли, что знают?
— Ну, — Зуйков, по-видимому, не решался говорить, открывать карты, — есть наблюдения.
Каширин напрягся:
— Вы серьезно?
— С этим, Афанасий Львович, не шутят, — Зуйков этак криво ухмыльнулся.
— А конкретно если?
Зуйков пожевал:
— Понимаете, они сказали: к этому отнестись очень и очень серьезно.
— Кто — «они» и к чему?
— Обкомовцы, естественно. А разобраться с анонимкой.
— Но ведь это же не анонимка, коль известен автор, не так ли?
— Так-то так, Афанасий Львович, однако велено было отнестись серьезно.
— Вы так и поступили, верно?
— Да, поступил. Но они снова сказали отнестись серьезно.
— Что значит — снова?
— А то — требуют к этому вопросу вернуться еще раз.
Каширин застыл.
— Ну что ж, — сказал он после недлинной паузы, — выполняйте их волю, коль так.
Зуйков самодовольно приподнял руку:
— Спокойно, Афанасий Львович, спокойно! — Ну копия Сомов! — От нас тоже кое-что зависит!
Каширин, конечно же, понимал, какой смысл вкладывал в последнюю фразу Зуйков, однако сделал вид, что он наивен.
— Понимаю, понимаю, — многозначительно покивал он.
— И мы этого не допустим, Афанасий Львович, чтоб над вами издевались! — Голос Зуйкова звучал строго и уверенно. И все же это была просто игра, актерство было — Каширин улавливал. Зуйков решил, по-видимому, его переиграть, а если быть точнее — запугать, чтоб он, Каширин, не очень катил на него бочку, словом, чтоб сверчок, Каширин, значит, знал свой шесток — такова программа Зуйкова.
— Спасибо, — поблагодарил того Каширин.
— Не за что, Афанасий Львович.
— Ну как же, вы отстаиваете истину, а это важно.
— Да, да, — согласился Зуйков.
Каширин помедлил.
— Скажите, — поинтересовался он, — Маланьева вам какие-нибудь документы показывала?
— Было дело, — Зуйков махнул: — У нее уже не все дома. Старая она чересчур, вот ролики за шарики и заходят. Ну, показала она метрику, ну, свидетельство о рождении, и то чужое. Какую-то она женщину называла, утверждала, будто она и есть мать Каширина, то есть ваша, Афанасий Львович. Маланьева говорила, — продолжал он, — будто та женщина родила вас от бывшего кулака, гулял тот с ней, она и родила, а потом, ну, когда круговерть та завертелась, ну, борьба с кулачеством, женщина та ребеночка, то есть вас, Афанасий Львович, и вынесла в тряпочках на дорогу, а сама покончила с собой, по-видимому, ответственности забоялась. А в то времечко как раз вроде бы ваша мамаша и проезжала по дороге и захватила вас, пожалела ребеночка. А Маланьева всю эту картину наблюдала. Она и метрики той женщины у себя припрятала, на всякий случай, говорит. А случай теперь и подпал. Вот какая историйка, Афанасий Львович. Но я этой ее историйке ничуть не поверил — старая она, Маланьева, наговаривает бог знает что. Ведь верно, что наговаривает, Афанасий Львович? — Зуйков прищуренно посмотрел на Каширина, так, будто проверял реакцию на сказанное.