Заметив Матрену, мужики подозвали к себе.
Петр Бродов, улыбаясь, объяснил:
— Спор тут у нас зашел, Матрена Савельевна. Вот Прокша Оглоблин, — он кивнул в сторону носатого, здоровенного малого с красивым, но рябоватым лицом, — утверждает, что запросто поднимет передок своего трактора, а я ему возражаю: мол, не выйдет у него это, однако он настаивает. «Хорошо, — говорю, — поднимай!» Прокша сказал: я сначала должен от него откупиться. Матрена Савельевна, займи мне, пожалуйста, красненькую, я проверю Прокшу, поднимет он иль не поднимет.
Оглоблин косился на Петра Бродова, но молчал. И Матрена в этом учуяла подвох: хитрят чего-то мужики, не затем им понадобилась десятирублевка, что у них спор зашел, видно, причаститься приспичило.
— Будет тебе две, Прокша, — вывернулась она, — только над трактором не издевайся, не мучь его, бедолагу, ладно?
— Эх! Вот это Матрена Савельевна дала так дала! — заржал Петр Бродов, закидывая голову, как жеребенок.
Остальные тоже засмеялись.
Прокша Оглоблин, по-видимому, засмущался:
— Матрена Савельевна, а вы что, ему поверили?
— Ну, что ты, Проня, я знаю, это Петру деньги, как голодной курице просо, снятся.
Теперь и Прокше Оглоблину стало весело: так Бродову и надо, будет знать другой раз, как над людьми насмехаться!
Матрена постояла еще немного, послушала мужиков и пошла к бабам. Те сидели на козлах в новом доме, ожидая, когда подадут им замес, и тихонечко пели:
Матрена послушала, послушала и тоже подхватила слова этой грустной проникновенной песни:
— Стукалина жену! — крикнула вдруг в пустую прорезь окна Ангелина Хромова и тем самым сорвала песню. Бабы, естественно, поиспугались, недовольно заговорили: вот ведьма, и откуда только ее нечистый принес, весь компот испортила. Иные, косясь на Бронькину жену Дарью, красивую белозубую женщину, довольные, похихикивали («Метко, метко Ангел-Душа подметила, ничего не скажешь, как говорится, не в бровь, а в глаз!»). Сама же Ангелина, счастливая от того, что ей удалось в самый раз ввернуть нужные слова, перевалившись уже через пустую прорезь окна в дом, каталась по земляному полу. Ну и Ангелина же, ну и баламутка, никому от нее нет покоя! Бедный муж, как он терпит только ее!
Спустя два с половиной часа начали мазать. Двое мужчин, Бронька и Петр Бродов, стояли у замеса и набрасывали глину на плоские санки. Прокша Оглоблин затем подтягивал лошадью эти санки к дому и вбрасывал через пустую прорезь окна внутрь, остальные же поднимали вилами глину на козлы, чтоб она у женщин была под рукой — нагинайся, бери ее и мажь стены. Работа пока спорилась, шла без каких-либо заминок, будто бы все уже давно отработано-отрепетировано.
Перед тем, как начать мазать, пришли Анюта и Клим.
— Теть Матрена, мы тоже хотим вам помочь! — выступила Анюта.
— Ты же сутки работала? Нет-нет, тут людей достаточно.
— Ну и что? Я отоспалась уже, отдохнула. Теть Матрена, Матрена Савельевна, ну, чего вы меня прогоняете? Я обижусь!
Матрена сдалась:
— Ладно, идите мажьте, что с вами упрямыми, поделаешь.
— Нютка! — заметив девчонку, окликнул ее Петр Бродов. — Ты на помощь? Иди к Прокше Оглоблину, а то он тут трактор поднимал и надорвался, бедолага.
— Правда? — приняла шутку всерьез Анюта.
Оглоблин беззлобно отмахнулся:
— Слушай его.
— Нютка! Нютка! — продолжал подначивать Прокшу Петр Бродов. — Ты у него про машину спроси. Спроси, какую он купить хочет, пусть расскажет.
— Про какую еще такую машину? — переспросила недоумевающе у Бродова Анюта, но, видимо, сообразив, что ее специально натравливают на Прокшу Оглоблина, чтоб тот злился, она отвернулась: — А ну вас, — и пошла в дом, где работали женщины.
Только Матрена встретила Анюту и Клима, как тут, к ее радости, подошли Федор и Клавдия.
— Ах, вы, мои дорогие, приехали! А я уж подумала, что все, не заявитесь. Гляжу, с утра — нету, дело к обеду клонится — тоже нет….
— И плохо, — дружелюбно укорил Матрену Федор, — что подумала о нас так, землячка, мы не пустомели какие-нибудь, и словам своим, если сказали, верны.
За Матрену вступилась Клавдия:
— Федор! Федор! Ну, что ты себе позволяешь? Не успел во двор зайти, оглядеться, уже человека отчитываешь. Нехорошо, нехорошо! Ты сперва с этим человеком поздоровайся, а уж тогда…