— Живее! — кричал танцующим Прокша Оглоблин, все больше и больше налегая на клавиши.
— Это тебе не деньги на машину копить! — отозвался Петр Бродов.
Но Прокша не слышал его, широко растягивал мехи гармонии.
Ангелина увидела вдруг Ульяну, подскочила к той:
— Айда в круг! Айда, милая, разомни кости свои!
Ульяна не зло отмахнулась:
— Уйди, девка, уйди, оставь старуху в покое! От беса, от беса! — покачала головой.
Ангелина опять вскочила в круг:
— Так посидим иль не посидим? — выкрикнула Ангелина.
— Вот именно! — послышался с улицы мужской голос — Вопрос по существу!
Все разом повернулись туда — Иннокентий Хромов, Ангелинин муж, высокий сутуловатый мужик!
— Иди, иди сюда, Иннокентий, — обрадовалась Ангелина, — я тебе с утра место держу. Иди же!
Тот, пританцовывая, дурачась, вбежал во двор:
— Налить ему! Нали-ить! Штрафну-ую!
— За что? Он ведь не работал, — воскликнула Ульяна.
— Все равно налить!
— За него Ангелина отпахала!
— Верно, — услышав, поддакнула Хромова. — Я и за себя и за Иннокентия!
Иннокентию налили и преподнесли:
— До дна, чтоб знал другой раз, как опаздывать!
— Ай, Ангеша, ай, паршивка, он у тебя и так раб, ты бы его пожалела! От беса, от беса!
Вскоре угомонились, по второму кругу сели за стол.
Потом хором тихонечко с подголоском пели:
В этом хоре особенно выделялся тоненький дрожащий голос Анюты.
На улице было уже темно, в домах кирпилинских вспыхнули огоньки, не носилась детвора. Наступила привычная сентябрьская ночь.
Матрену окликнул вдруг с улицы мальчишеский голосок. Она пошла на зов — не Васютка ли? Он.
— Теть Матрена, вас там зовут. Сказали, чтоб позвал Матрену Савельевну.
Она поблагодарила Васютку и пошла туда, где ее ждали.
— Ой-й, Светлана! — узнав дочь и обрадовавшись, воскликнула Матрена. — Каким ветром? Ой, что же ты стоишь — иди в дом, во двор!
Светлана помедлила:
— У тебя праздник, что людей созвала?
— Дурочка ты! — Матрена неодобрительно покачала головой: — Я нынче дом помазала, а люди мне помогли. Люди — вот кто!
— Извини мама, совсем завертелась.
— Ну, что, так и будешь стоять или назад возвращаться надумала?
— Людям боюсь на глаза показаться.
— Дурочка, да они, наоборот, обрадуются.
— Нет, мама, все равно боюсь, осуждают они меня.
Матрена махнула:
— Ну и стой тут, пока все разойдутся.
Светлана заплакала вдруг.
Матрена подошла к ней, положила руку на ее плечо:
— Ну, чего, чего ты, дурочка, расстраиваешься? Ну, записалась на очередь в больнице да и записалась, помучаешься, потерпишь — уж такая наша женская доля, — коль у тебя нет ладу с Геннадием Петровичем и не желаешь от него рожать.
— Не любит он меня, мать! — Светлана уткнулась Матрене в грудь, задергала плечами: — Он Лизавету свою любит!
Матрена погладила Светлану по голове, точно так, как делала она, когда та была маленькою.
— Ну, любит и пусть любит. А ты забудь его, раз так. — Она оживилась: — Ну, хочешь обратно в Кирпили? Переезжай и будем вместе, хочешь?
Светлана отпрянула от матери:
— Не-а, в Кирпили возврата мне нет, у меня тут шлагбаум!
— Скажешь тоже…
— Нет! — категорически заявила Светлана. — Об этом не веди разговору даже, поняла?
Матрена опустила голову:
— И у курицы сердце есть, и она жалостью может проникнуться, а вот ты, Светлана… — Она не договорила, Отвернулась, вытирая углом платка выступившие вдруг слезы.
Теперь пришел Светланин черед уговаривать Матрену: