«Настя, ты зря, по-моему, терзаешь себя, и вообще разговор этот ни к чему, он пустяшный, поверь!»
«Но он тебя любит!»
«Оно и видно!..»
«Значит, не приходил к тебе?»
«Я же сказала: нет».
«Да, но он мне обещал!»
«Что обещал?»
«Что обязательно тебя увидит».
«Зачем? Зачем ты, Настя, все это устраиваешь? Кому нужна подобная комедия?»
«Прежде всего тебе, Матрена!»
«Ах господи ты боже мой! Настя, оставим ненужный разговор, тем паче я устала! Извини, Настя, но я пошла».
«Стой, Матрена! Не уходи!»
«Ну что? Что тебе от меня надо, Настя?»
«Я должна сказать тебе что-то очень важное, понимаешь? Раз Дмитрий не пришел и не сообщил, значит, это обязана сделать я!»
«Что еще случилось? Если касаемо любви Митяя ко мне, то…»
«Нет, нет и нет! Речь о более важном! Но прежде, Матрена, ты должна согласиться с тем, что он, то есть Дмитрий, тебя любит!»
«Хорошо, пусть будет так: он меня любит. Что это меняет?»
«Это меняет многое. Он неравнодушен к тебе, Матрена, а значит, не может подойти и просто с тобой поговорить, как человек с человеком. За многие годы у него столько зла на тебя накопилось, что…»
«Настя, зачем мне все это? Настя, я устала, я больше не могу!»
«Нет, Матрена, ты не уйдешь, ибо я сейчас скажу то как раз, из-за чего, собственно, и пришла! Полгода назад примерно моему Дмитрию стало известно, что… словом, донес на твоего мужа в милицию Князев! Слышишь, именно Князев! Помню, как сейчас: Дмитрий в тот вечер вернулся домой выпивши и… проговорился. Я еще ему заметила тогда: об этом негодяе он должен рассказать Матрене. Но он и слушать не захотел, посчитав меня сумасшедшей… И все-таки однажды мне его удалось уговорить; он приходил к твоему дому, но зайти не осмелился. И нынче Дмитрий пообещал мне… Матре-е… Матре-ена! Что с тобой?»
На какой-то миг провал памяти.
Дальше…
Она поднимается.
Улица.
Скрип калитки.
Она шепчет:
«Теперь я знаю, кто моего Фомку предал — Князев, черт кривоногий! Бабы, слышите, моего Фомку предал Князев!»
Люди танцуют, веселятся, им не до этого.
Она молчит. Она больше не говорит ни слова.
Ей известно, но что это изменит? Кто станет ворошить прошлое? До того ли сейчас тем, кто в свое время занимался Фомкиным делом? У них своих хлопот полно, более неотложных и более важных. Ну, разве это не так? Пусть скажут нет, и она больно ударится головой об стену лишь потому что ошиблась и оскорбила ни в чем не повинных людей…
Встали Федор и Клавдия, следом подскочили Светлана и Геннадий Петрович.
Федор:
— Эх, сейчас бы в самый раз и прийти в себя…
— Что, кукарекать собрался? — тут как тут поддела его Клавдия. — Как в Москве тогда?
— А что? Можно и как в Москве, только опять же сначала в себя не мешало бы прийти…
Матрена вспомнила сразу тот случай, кисло улыбнулась, но сказать ничего не сказала, потому что о своем думала: «Как же это получается — ведь Князев больше всех на суде драл глотку за Фомку, больше всех стоял за него. Выходит, отводил от себя подозрение: мол, не он донес на Нечесова в милицию, не его это рук дело, учтите! Не забыл, значит, Князев Фомке историю с плугом, внешне как будто бы смирился, простил, а про себя… И нашел момент отомстить. Ах, Князев, Князев, ах, черт кривоногий! Лучше бы он избил тогда Фомку или же обругал, и на том, гляди, дело кончилось бы. Фомка, этот не мстительный, он не из таких, а так…»
Федор и Клавдия, посмеявшись, пошли умываться и готовиться к завтраку.
— Тебе помочь, мать? — подбежала к Матрене Светлана. — Ну что ты молчишь? Что с тобой, скажи мне, пожалуйста? Ты и ночью, я заметила, чего-то резко «потухла». Не заболела ли?
— Возьми чистое полотенце и снеси гостям — им вытираться нечем.
Светлана подпрыгнула от радости и захлопала по-девчоночьи в ладоши:
— Заговорила! Заговорила! — Потом полотенце схватила и побежала к Федору с Клавдией.
— Доброе утро, Матрена Савельевна, — робко заглянул вскоре во времянку и Геннадий Петрович.
— Кому доброе, а кому, может, и нет, — Матрена сказала, но тут же и пожалела о том: вот дура, зачем она так, ведь человек этот совсем и ни при чем. А когда повернулась — Геннадия Петровича уже не было. Ну, вот, подумала, зять теперь обидится на нее.
Только сели завтракать — повалил народ. Пришли Хромовы («Мы со своим «грузом», учтите это!»), примчались Анюта и Клим. («Теть Матрена, Матрена Савельевна, ой, как я вчера и плясала, какие кренделя выбрасывала, только бы видели! Ноги ватными стали — так по-дурному выхлестывала!»), тут как тут объявился Прокша Оглоблин, и тотчас — за гармонию. Из остальных не пришли лишь почему-то Ульяна и супруги Стукалины, да еще Нина Сергеевна и Петр Бродов.