И каждый раз после перерыва он вынимал уже полуобработанную деталь, снова ее ощупывал и закреплял заново, будто кто-то в его отсутствие мог потревожить ее центровку.
И если закуривал, то не у станка во время работы. Остановив станок, отходил в сторону, курил, глядел на станок и на блестящую в нем деталь и все думал о ней, жадно куря.
Закончив обработку, он не позволял забирать деталь, а сам после смены относил ее в кладовую и тревожно следил, как кладовщик кладет ее на стеллаж, предупреждал: «Я тебе ее стукну!» — и показывал увесистый кулак. После этого лицо его обретало потерянное, унылое, скучающее выражение, словно кто-то его обидел или кто-то из близких уехал из дому, а он о нем тоскует.
И никакие похвалы и обещания премии за исполненную работу не могли его сразу вывести из такого удрученного состояния, потому что никто, кроме него самого, не мог понять, сколько душевного тщания он отдал этому изделию. Но когда равные ему по мастерству замечали кратко: «Глядели твой кроссворд, хитро справился», — скулы Золотухина розовели, поперхнувшись, он долго откашливался, замечал смущенно:
— Помудровал маленько! — И чтобы сделать приятное похвалившему, протягивал кисет, предлагал: — Из моего сверни, сам из листа нарезал. А то от махры глаза щиплет. При тонкой работе глаз и без того от напряжения слезой заливает. Курю тогда такой, который помягче.
— А ты чего сегодня не в сапогах, а в тапочках?
— Ногам упорнее.
— А в майке? Не лето же?
— В спецовке рукава длинные, широкие, подвернул, манжет получился толстый, рукам свободы нет.
— Со своим мылом ходишь?
— Казенным вымоешь, а рука все равно сальная. Цепкость не та.
— Это правильно.
Получая потом рядовую работу, Золотухин долго не расставался со скучающим выражением на лице. Он никогда не вносил по надлежащей официальной форме свои рационализаторские предложения, но новых приспособлений придумал немало. Говорил небрежно тем, кто в таком приспособлении нуждался:
— Возьми у меня из шкафчика штуковин-ку, вставишь — кромку разом обрежешь и канавку проточишь, — и отходил, будто так, между прочим, только закурить предлагал из своей пачки.
Петухову он объяснял довольно своеобразно, почему рабочий человек должен не только тем, что для него придумали, пользоваться, но и по-своему, по-рабочему свое придумывать.
— Технолог, он в целом процесс мыслит — по правилам науки и техники и их возможностей. А лишний труд кто любит? Только дурак бессмысленный. Если ты не дурак бессмысленный, избавляйся от лишнего труда, когда свой труд чтишь, уважаешь. А как? Если ты на работе каждое свое шевеление осмысливаешь, значит, дойдешь — зачем тебе лишний раз резец сменять, когда можно их несколько в оправку вставить? Повернул — и все. И мерный инструмент — какой способней? Такой, конечно, которым можно деталь в процессе обработки замерить сразу по нескольким параметрам, — комбинированный. Вот ты и время выигрываешь, и свое спокойствие сберегаешь, что лишней поверхности не снимешь, на тонкой бояться не будешь, что запорешь, и лишний, зряшный раз не утруждаешься. Каждым новым станком инженер чего хочет? Старый превзойти. А человек за станком чего хочет? Себя сберечь на самое нужное, а ненужное своей придумкой устранить. Только и всего.
Добавил наставительно:
— Если каждый день на работе про свою работу думаешь, то они, эти дни, получаются пестрые, разные, если, конечно, что-нибудь эдакое от себя в них присунешь, свое собственное, тогда интерес, азарт. — Помедлил. — И других тоже приятно обставить. Работа, конечно, — это тебе не физкультура. Труд! Но тоже можно себя показать, на что ты способен каждый день, а не по праздникам.
Сказал задумчиво:
— В годы войны на всех горе висело. И сейчас тоже немало осиротевших. Войдут в цех, лица нет, губы обкусанные, глаза, как ямы, проваленные. А встанут к станкам, как в забытье окунутся, вникают, как все. Кончится смена, еле ноги волокут, понурые, снова в горе свое кидаются.
Для настоящего рабочего труд — это, конечно, не развлекательное удовольствие. Но полное удовлетворение — чувствовать себя на земле существенным человеком, без которого ничего не будет, только одно запустение. И что на ней — твое собственноручное изделие и всех таких, как ты, которые есть и которые были. — Заметил строго: — И на войне без рабочего умения, сознания, мастерства тоже много не навоюешь. Кидали вам технику, понимали — кому даем, старались, чтобы было получше, безотказнее, прочнее, вкладывали ей ума…
Петухов помнил как на приданной его батальону батарее бойцы орудийных расчетов, получив новые системы, тщательно обследовали их, восхищались меньшим весом, но при этом увеличенной дальнобойностью и полуавтоматическими заряжающими устройствами.