И в ответ на скорбное восклицание Сони понуро признался, как ему сейчас трудно.
— Понимаешь, — сипло говорил Петухов, — зашел в сборочный, а там мои детали доводят до норматива. Никто не говорил, не упрекал, а вот получается, вроде я их тайный иждивенец, что ли. А мастер их даже похвалил. «Молодец, — говорит. — Фронтовик, опыта у тебя нет, а справляешься».
— Откуда он знает, что ты фронтовик?
— Так газета… — промямлил Петухов. — Пришел из редакции парень. Чего ему про втулки рассказывать? «Ремесленники, — говорю, — не хуже выполняют, работа простая, ума большого не требует». Ну он спросил про войну, я думал, для своего личного интереса. А он все это в газету, да со всякими словами красивыми! Прочел, так неловко себя чувствовал, будто своровал.
— Так там все правда, — заметила Соня.
— Нет, не правда! — возмутился Петухов. — Получается, будто я один такой, а не все. Из моей же роты были получше, а он ни Лазарева, ни Сковородникова, ни Атыка Кегамова не упомянул. Вот и вышла брехня, самохвальство. — Сказал потерянно и жалобно: — Но ведь я такого не хотел.
— Знаю, — сказала Соня. — Я тебя такого, какой ты есть на самом деле, на фронте полюбила и сейчас люблю, и лучше всех я тебя знаю, какой ты вовсе не хвастливый, а даже очень правдивый.
— А ты больше меня правдивая. Я иногда не решаюсь тебе какую-нибудь нехорошую правду о себе сказать, — признался Петухов, — а ты всегда о себе говоришь мне все сразу.
— Чего же мне бояться? — рассудительно заявила Соня. — Мне даже нравится: я скажу о себе плохое, а ты радуешься, что я тебе такое без твоего спроса скажу. Тогда никаких тайн у нас с тобой друг о друге нет. — Произнесла даже вызывающе: — Когда ничего про себя не стыдишься сказать, как самой себе, тебе признаюсь, и даже получается, что от этого ты мне еще ближе, что ты такой единственный, который про меня все знает, что я сама знаю, переживаю, чувствую. — Сказала задумчиво: — Я даже не думала, что такой откровенной с тобой стану. — Спросила тревожно: — А может, это неправильно, что я такая сейчас? И ты все плохое во мне запомнишь, а все хорошее когда-нибудь позабудешь?
— Нет уж! — возразил Петухов решительно. — Если по-честному, так вот это в тебе такое, что, может быть, превыше всего! — Помолчал, буркнул: — И самое в тебе красивое.
— Значит, сама по себе я тебе уже не очень? — лукаво осведомилась Соня.
32
Однажды, когда Петухов пришел в цех, начальник пролета отвел его к новому станку-полуавтомату, предназначенному для обработки сложных деталей. Сказал: «Вот, осваивай».
Несколько дней он сам обучал Петухова обращению со сложным станком. Но когда Петухов смог самостоятельно справляться, ему дали чугунные муфты, по простоте обработки не отличающиеся от втулок.
В этот станок можно было закладывать для одновременной проходки сразу несколько таких муфт, и Петухов снова начал превышать нормы, существовавшие для таких деталей на обычных станках. И снова его имя зашумело. На его примере начали призывать, указывать, как надо работать и перевыполнять нормы.
Золотухин ни разу не подошел к Петухову, когда он работал за этим станком, и вообще стал избегать его.
Станок был оборудован различными контрольными автоматическими устройствами, в том числе мерительными, поэтому Петухов быстро достиг и высокого класса точности обработки деталей. В институте преподаватели помогли ему разобраться во всех тонкостях механики станка, в его автоматике, и Петухов уже сознательно и безбоязненно переходил на предельные скоростные режимы, получив ко всему прочему набор самозатачивающихся резцов, созданных новатором, московским токарем-скоростником Павлом Быковым. Но когда Петухов просил дать ему наряд на более сложные детали, начальник пролета говорил:
— Обожди! Ты, может, станок и освоил, но ему надо дать время для обкатки, для притирки — для обживания, словом.
И поспешно отходил от Петухова.
И вот, когда его имя опять зашумело, Петухов стал ощущать вокруг себя какую-то пустоту в цехе. И хотя ему никто даже и намеком не высказывал причину такого от него отстранения, постепенно он понял, отчего это произошло.
Сначала он с горечью и обидой жаловался Соне, пытаясь объяснить это даже завистью. Но не встретил у Сони сочувствия. Она не спрашивала, а, как казалось Петухову, пытливо допрашивала его, грустно напоминала, что, когда рота получила первое противотанковое орудие с полуавтоматическим заряжающим устройством, он, Петухов, долго и тщательно выспрашивал огневиков, кого бы они сами считали подходящими для расчета к этому орудию. И. когда все единодушно назвали Лазарева, он обрадовался, потому что сам так думал. И Лазарев, получив приказание командовать расчетом новой пушки, сказал не как положено при этом: «Служу Советскому Союзу!», а обведя всех счастливыми глазами, объявил сдавленным от волнения голосом: