— Ну, спасибо за такое доверие ко мне. За то, что так наградили!
И все считали, что такое орудие артиллеристу равно высшей награде.
Петухов сказал тогда Лазареву:
— Ты не забудь на орудийный щит звезды перерисовать со старой пушки — сколько танков врага всего уничтожил.
— Зачем же? — обидчиво отозвался Лазарев. — То ее добыча. Зачем я с нее, со старой, брать буду? Я на новую соберу, еще и побольше. Она сама себя покажет!
И об этом напомнила сейчас Соня, не забыв, как Петухов тогда радовался Лазареву, его бойцовской высокой щепетильной чести.
Соня, потупив глаза, словно пряча их от Петухова, вполголоса сказала:
— Если станок такой уж очень хороший, значит, им тоже награждают за что-нибудь особенное. А ты сам говорил — муфты обрабатываешь, а они вроде втулок. Значит, это все равно что из противотанкового орудия по пехоте кумулятивным снарядом стрелять. Неправильно!
Она подняла глаза, посмотрела пристально на Петухова, спросила сочувственно.
— Может, тут какая-нибудь неправда есть? Ты вдумайся! Я знаю, ты, как больной, сейчас переживаешь. Мы ведь неправды между собой не боимся, зачем же перед другими ее бояться?
— Отказаться, значит? — спросил Петухов.
— Если уверен — полноправно дали, тогда не надо, Сомневаешься — откажись!
— Ты же новую технику компрометируешь, — упрекнул начальник цеха, — движение скоростников мараешь. Как люди тебя поймут?
— Поймут правильно, — сказал Петухов.
— Ну-ну, валяй в самоотставку!
И поставил Петухова к старому, изношенному станку, назначенному к списанию.
Петухов промучился на нем всю смену, норму не выполнил. Но когда он пришел на следующий день, то увидел, что за его станком копошатся Золотухин и Зубриков. Они прогнали наладчика и собственноручно занялись наладкой станка.
И когда Петухов стал работать, Золотухин и Зубриков частенько подходили к нему, давали советы с той прежней своей озабоченностью, какой он давно не чувствовал. И снова они, как прежде, говорили с ним о самом сокровенном, что постигли в своем труде, и уже не как старшие с младшим, а как с равным себе, понимающим душой все тонкости дела, которые доступны только тому, кто способен постигать их, эти тонкости, как самую главную цель своей жизни, как призвание, как радость открытия тайн мастерства.
Петухов приходил теперь домой бодрый, хотя портрет его с доски Почета убрали. Но высшей радостью для него в эти дни было то, что из цеха сборки пришел мастер и сказал:
— Вот что, Петухов, признаюсь тебе. Приволокли после тебя детали. Ну, я говорю, как всегда ребятам: «Замеряй!» Стали замерять, а это вовсе и не требовалось. Все тютелька в тютельку, без доводки, притирки, как птенчики в гнезде, в полном аккурате вмещаются. — Твердо пожал руку, произнес почтительно: — Спасибо за внимательность к нам. — Развел руками. — А то сам знаешь: шабришь-шабришь, а дело стоит. Не сборка получается, а одна доводка. Бежать в механический с вами, станочниками, ругаться, время на такое тратить жалко. Все внутри кипит, но собственноручно дотягиваешь до законного параметра. А вот когда деталь сама ложится, словно ее магнитом в положенное ей место из твоих рук втягивает, настрой души — xoть пой, хоть пляши. Не работа — музыка! Все как по нотам получается!..
Директор вызвал к себе Петухове, посмотрел на него, щурясь, словно сквозь прицельную рамку, спросил:
— Ну?
Петухов молчал, ожидая дальнейшего.
— Все вы народ штучный, — сказал со вздохом директор, — экземпляры! — Махнул сердито рукой, не давая ответить. — Таких, как ты, на заводе больше чем половина. Вот и надо им внушить надежду, уверенность на твоем примере! Схитрил, думаешь? Ну и схитрил! Конечно, такие, как Золотухин, Зубриков, все могут! Но это же уникумы, профессора своего дела! Какое же движение на их примере может получиться, раз они — уникумы? Не будет массовости. Это все равно что чемпиона мира привести на заводской стадион и сказать нашим физкультурникам: «Вот вам! Делайте теперь все, как он! И все у вас получится!» — Пожевал губами. — Хоть ты меня и подвел, но факт получился, в общем, полезный для воспитательных целей. Выходит, я садминистрировал. И осекся! — Спросил сердито: — Чего молчишь?
— А я с вами согласен, — сказал, защищаясь добродушной улыбкой, Петухов.
33
Дома Соня сказала озабоченно: