— А я, — восторженно говорил Пугачев, — бегу целенький, невредименький, неприличный, в лохмотьях, одной рукой бриджи на себе поддерживаю, а другой палю из пистолета. Во была картина!
Лебедев улыбнулся Пугачеву, не столько его рассказу, сколько ему самому, его столь симпатичной неизменчивости, хотя Лебедев никогда не был охотником улыбаться, тем более сейчас, когда Ольга лежала в глазной больнице и врачи предупредили, что спасти ей зрение, по всей вероятности, не удастся.
Сухощавый, тощий, с сединой, как всегда, подтянутый, собранный, Лебедев слушал Пугачева с мастерски изображенной на жестком лице полуулыбкой, словно вызванной увлеченностью повествованием Пугачева, а сам тем временем напряженно соображал, кому из сотрудников следует передать на время своего отсутствия дела, и мысленно перебирал характеры, способности, навыки каждого из них. Попутно он поймал себя на том, что, рассказывая Пугачеву о тех допросах, которым он подвергался в плену у союзников, и точно цитируя свои ответы, не вызывающие возмущения у допрашивающих его разведчиков, а напротив, деловой одобрительный интерес, все более возрастающий, он забыл упомянуть, что все-таки один молодой американский общевойсковой офицер, который доставлял его на эти допросы, дал ему однажды по физиономии. Это было воспринято Лебедевым не как унижающее оскорбление действием, а даже как утешительное свидетельство того, что те из американцев, кто воевал с фашистами, относятся к ним, как к фашистам. Но говорить Пугачеву о том, что он там получил по морде, не захотел — это было выше понимания Пугачева. Как такое, да еще с удовольствием, можно стерпеть!
Прощаясь с Пугачевым, Лебедев осведомился:
— Ты, кажется, реактивной техникой стал заниматься? — И добавил, чтобы чуть-чуть поддразнить: — Еще у Петра, кажется, подразделение ракетного огня имелось в войсках.
— А что! — сказал Пугачев. — Он мужик способный, хотя и царем служил!
— Значит, ты вроде пиротехника?
— Это почему же? — обиделся Пугачев.
— Ну как же! Ракеты пускаешь! Хоть для салютов они сойдут?
— Ладно, — сказал Пугачев, — сам знаешь, что к чему… — Обнял, стиснул — Обрадовал, что пришел! А ничего мы ребята были? Подходящие!
37
После того как Лебедев представился Глухову и показал внушительное удостоверение личности, тот, указав на кресло, сказал:
— Прошу! — И с каменным лицом произнес: — Я вас слушаю!
— У вас на заводе работает Петухов Григорий Саввич?
— Да вы что?! — возмутился Глухов и, побагровев, заявил: — Да я за него чем угодно ручаюсь!
— Я тоже! — сказал Лебедев и пояснил: _— Сослуживцы по фронту.
— Ну?! — просиял Глухов. — Чрезвычайно приятно. Вот обрадуется!
Лебедев приехал в заводской санаторий под вечер и, когда первые восторги встречи миновали, пошел с Петуховым перед сном прогуляться.
О своем пребывании в плену у союзников Лебедев рассказал Петухову несколько иначе, чем об этом же говорил Пугачеву:
— Ленин указывал на то, как важно вскрывать те тайны, в которых зарождаются войны.
Одна из таких тайн — тайная война против стран социализма, ведущаяся империалистическими разведывательными организациями.
Выяснить, какие методы тайной войны они изберут сразу после конца войны, и изберут ли, было целью моего исследования. Вам понятно?
Я и работал как исследователь, с той научной объективностью, которая в моем деле строго обязательна.
При весьма длительных допросах-беседах с очень компетентными сотрудниками разведок что было любопытно? Когда речь заходила о том, как разведка СД пыталась получать сведения об экономическом потенциале СССР, организовывать диверсии, идеологические провокации, эта сторона вызывала повышенный и деловой интерес у допрашивавших меня как сотрудника СД. Здесь они требовали рекомендаций, передачи опыта и, конечно, анализа тех просчетов, которые допустила фашистская Германия, недооценив советскую мощь, сплоченность народа.
— Ну что вы такое говорите! — смутился Петухов. — Даже слушать неприятно: вы — и такое!..
— А что поделаешь, работа, — развел руками Лебедев. И то ли желая пощадить Петухова, то ли для того, чтобы перейти быстрее к главному, сообщил: — При всем старании моя разработка не показалась им достаточно ценной. И, как более достойный образец, они мне показали другую разработку, в составлении которой, как я потом выяснил у совместно со мной заключенных гитлеровцев, принимал участие сотрудник гестапо, ныне подданный, как мы выражаемся, одной державы, где он стал агентом ее разведки и сейчас находится у нас под соответствующей опекой.