— Вот это хорошо, что поймали такую сволочь! — одобрил Петухов, потом, помедлив, произнес, словно упрекая, обижаясь за Лебедева: — И как вы могли там из себя такого разыгрывать, просто удивляюсь!
— А что поделаешь? Научное исследование требует доказательств посредством эксперимента, — сказал Лебедев.
— Но все-таки это геройство!
— Психотехника! — сыронизировал Лебедев.
О главном он решился сказать только на следующий день, когда было яркое солнце, палящий зной и все выглядело сказочно. Как тонкий психолог, Лебедев обладал способностью учитывать все обстоятельства, благоприятствующие поставленной цели.
Как он и предполагал, супруги Петуховы восприняли его главный разговор только как счастливое извещение о внезапной радости и оставили в забвении то, на какие сложные переживания он обрекает Соню, ломает их сложившееся здесь жизнеустройство, чтобы начать новую жизнь на новом месте, когда сами Петуховы больше всего нуждались сейчас именно в спокойном жизнесуществовании.
Соня сияла. И только беспрестанно благодарила Лебедева как вестника ее полного счастья и торопила с отъездом.
Лебедев всегда готовился к своим служебным заданиям скрупулезно, педантично, тщательно, дальновидно, предусматривая всевозможные мелочи, так и здесь, с перемещением Петуховых, он сделал предварительно все, что мог.
Петухову он устроил перевод на вечерний факультет машиностроительного института и должность начальника цеха ортопедической мастерской при госпитальной клинике, чтобы там Петухов сам находился под медицинским наблюдением и проходил курс лечения, как говорится, без отрыва от производства.
Соню устроил на работу к архитектору при горисполкоме.
Жилье хоть и на окраине, но зато в том доме, где родилась Сонина мать и прошло ее детство, чтобы Красовская после больницы в памятной ей обстановке и рядом с дочерью смогла быстрее преодолеть свое тяжкое душевное заболевание.
Поэтому, когда Петуховы прибыли на новое местожительство, все уже было для них обеспечено Лебедевым.
При первой встрече с душевнобольной матерью, плоско висящей на костылях, с блуждающим взглядом и отсутствующим, мертвенным выражением костлявого старческого лица, Соне довелось пережить все муки как бы совершенного при ней самой убийства.
И Петуховы все то время, которое прежде было их общей жизнью, отдавали теперь матери Сони, как бы пытаясь вернуть жизнь смертельно раненному человеку, находящемуся между жизнью и смертью и обреченному существовать длительно в таком состоянии, вывести из которого могло только словно бы переливание их душевных сил в опустошенную душу, длящееся бесконечно и мучительно для них самих.
Из всего бесчисленного множества человеческих подвигов этот подвиг, исполненный самопожертвования, самоотреченности, самозабвения — медленно, кротко, терпеливо, не предаваясь отчаянию и безнадежности, в живом трупе пробуждать по крохам чувство жизни, самосознания и оберегать сохранившиеся инстинкты живого существа, вызывать их к жизни, — можно отнести к вершинам духовного подвига.
И постепенно к Красовской возвращалось то, что своими жизненными силами пробуждали в ней Петуховы. Но какой ценой!..
Рождение девочки уже не было тем баснословным счастьем, которого ждали Петуховы.
Соня, находясь в родильном доме, тревожилась за мать. Вернувшись, она металась между матерью и младенцем.
Петухов, в одной руке держа свою спеленатую дочь, другой кормил мать Сони и повторял с ней задания согласно составленному врачом-психиатром расписанию. Он должен был неустанно заниматься с ней по весьма сложной программе узнавания ею себя в жизни.
Зарплата в ортопедической мастерской была значительно меньше, чем на заводе, и Петухов подрабатывал в мебельной кустарной мастерской артели инвалидов, куда его зазвал бывший разведчик Бобров, которого он встретил, когда тот примерял сложный ножной протез, изготовленный ортопедической мастерской, где работал теперь Петухов.
И то, что дома жила мать Сони, доведенная пытками в спецблоке концлагеря до помешательства, и то, что он в ортопедической мастерской делал людям, искалеченным фашистами, протезы, и то, что город этот, переживший ужасы и разорение фашистской оккупации, только-только поднимался из развалин, и то, что ребенок его, будущий человек, рожденный для будущего, сейчас бремя для Сони, и она мечется между своей дочерью и своей матерью, изнемогая от душевной усталости, — все это удручало Петухова, вгоняло в тоску, в безнадежность.