К Петухову Пугачев относился снисходительно.
— Ты уже ротой командуешь, но воюешь, как бухгалтер.
— Почему как бухгалтер? — спрашивал Петухов.
— А потому! — резко говорил Пугачев. — Я тебе приказываю: доложить, как выполнили задачу! А ты вякаешь: Семенов ранен, у станкового кожух пробит и еще какие-то повреждения; у санинструктора кончились ампулы с противостолбнячной жидкостью. Разве так докладывают?
— Я же вам сказал, на указанный рубеж вышли.
— Значит, первое — задачу выполнил! Второе — потери противника? Трофеи? А ты о чем лепетал?
— Не лепетал, а требовал Семенова, в санбат отправить, новый кожух на пулемет получить или хотя бы оружейного мастера, и ребята, легко раненные, могут микроб столбнячный себе занести, — вот что мне тогда главное было.
— Не бухгалтер, а даже счетовод! — презрительно сказал Пугачев. — Да ты на меня глазами не скалься. Воевал хорошо, знаю. Но пойми простое и ясное как день. Ты мне докладываешь — уничтожено столько-то противника, трофейное оружие такое-то, боеприпасы… Я докладываю в полк, полк — в дивизию. А дальше что? Дальше команды: «Наградить! Отметить! Объявить!» Честь не только тебе — всему батальону, полку и так далее. Ну, понял?1
— Понял, — равнодушно согласился Петухов и спросил: — Значит, Семенова представите?
— Ты, случайно, не из пионервожатых? — осведомился Пугачев.
— Нет, а что?
— Уж очень шибко идейный. А ведь люди, которые сейчас воюют, они те же самые, что до войны жили, и на войне со всякой всячиной, как и до войны.
— Неправда, — сказал Петухов. — На войне человек становится лучше, чем он был.
— Или хуже, — сощурился Пугачев.
— Значит, раньше такой только скрывал в себе плохое, а на войне плохое не скроешь. Человек тут перед всеми наружу.
— Скажи пожалуйста, как глубоко копает. — Пугачев задумался. — Хотя, может, и так. А про меня что скажешь?
— Вам хорошее про себя надо знать или плохое?
— Если ты такой принципиальный, валяй про плохое.
— А можно?
— Приказываю!
— Знаете, товарищ комбат вами бойцы восхищаются, но почему-то не очень любят.
— А я не девица, не барышня. — Мощная шея Пугачева побагровела, он нетерпеливо произнес: — Подлаживаться, искать себе симпатии поблажками не собираюсь.
— Вы очень храбрый, и бойцы знают, вы храбрый, но когда вы только это перед ними подчеркиваете, получается вроде того, что вы считаете их недостаточно храбрыми, а это неправда, и поэтому обидно.
— Постой, постой, как ты сказал?
Выслушав снова Петухова, Пугачев произнес протяжно:
— Интересно получается. За то, что командир смелый, они обижаются, будто это им в упрек за несмелость. Так, что ли?
— Смелость — хорошо. Смелость бывает и в том, чтобы не побояться людям показать, что ты боишься, как и всякий человек, зря, без пользы погибнуть, что жизнью дорожить надо своей и, значит, бойцовской. Тогда люди такому командиру больше, чем себе, верят и не боятся погибнуть, выполняя его приказ, — горячо говорил Петухов.
— Ну и ну! Стихов не пишешь? Да ты не сопи так, будто противника обнаружил в поле своего зрения.
Пугачев тряхнул блестящими волнистыми русыми волосами.
— Может, и правда я таким скоростным способом хотел себе геройский авторитет сразу схлопотать. Ну и кроме того, люблю среди всех хоть чем-нибудь да выделяться. Бой смелых любит. А я бой люблю. — Произнес задумчиво: — Конечно, мне бы лучше в авиацию истребителем — вот тут бы я себя показал.
— Могу быть свободным? — спросил Петухов.
Пугачев положил на плечо Петухова тяжелую сильную руку и, приблизив свое красивое горячее лицо с блестящими, как у птицы, глазами, сказал задушевно:
— А знаешь, что меня жжет? Семья моя в погребе погибла во время бомбежки Смоленска. Всех землей завалило насмерть. — Вздохнул: — Так что я не всегда, как ты считаешь, только себя выказываю, а вроде для отдыха души хочу собственноручно, хоть иногда, фашиста коснуться… — Помолчал, добавил, хитро подмигнув: — Ну и хочу, верно, не батальоном командовать, а полком или, может, даже дивизией. На такую командную должность выдвинуться, чтобы полновесней по ним бить за все. Отсюда, если ты заметил, и мои выходки. — Передразнил сам себя: — Комбат Пугачев докладывает! Нахожусь в траншее противника, продолжаю развивать успех. — Пробасил, усмехаясь: — Храбрый командир! А все на батальоне? Почему не в полку? Вызвать начштаба, отдать приказ!
— Знаете, — сказал Петухов, — вы все-таки притворяетесь. Вы все-таки лучше, чем сейчас себя таким показываете.